Рафит онемел от удивления. Его выкинули. Выкинули, как паршивую собаку из избы на мороз. Куда деваться? Что делать? В чужом селе, где нет никого мало-мальски знакомого! А тут еще мороз градусов под шестьдесят. Рафит стоял на пороге жалкий, словно подброшенный щенок.

Куда податься? На конюшню? Но там не отапливается. Холод такой же, как и на дворе. К утру сдохнуть можно. И решил дождаться стариков здесь. Другого выхода не было.

А время шло. Ноги немели. Зубы стали выстукивать лихую дробь. Он сел на чемодан, пытаясь хоть как-то согреться. И, наконец, шаги к дому услышал. Попытался встать, сказать, что-то но не смог. Ноги одеревенели. Язык — точно примерз.

— Сидит? — услышал Магомет голос Петра.

— Куда ж ему деваться? Сволочи этой некуда идти, — ответил Геннадий. Старики прошли мимо. Открыли дверь. Вошли. Встал и Рафит. Но дверь захлопнулась перед самым его носом и закрылась изнутри на засов.

Рафит стал ошалело стучать. Страх за свою жизнь, страх перед холодом, мутил рассудок. Но в коридоре было тихо. Никто не хотел открывать ему.

Он подошел к окну. Застучал в него так, что стекла задрожали.

— Я те стукну сейчас! — послышалось из дома.

— Пустите! — шипел он замерзающей глоткой.

Кто-то вышел, снял засов и приоткрыл дверь. Рафит юркнул в нее, дрожа всей шкурой. Не глядя на стариков шмыгнул к печке. Душа плакала от холода. Он снял шапку, расстегнул телогрейку. Хотел снять ее. Но голос Петра остановил:

— Не торопись раздеваться. Не у себя дома! Не для того пустили. Для разговора! А он недолгим будет. И в телогрейке посидишь!

Слова, будто пощечины по лицу, обожгли. Но смолчал. Деваться некуда. Надо стерпеть все, что они скажут. Согласиться. Свое потом можно сделать. Выждать. Сейчас ни к чему. В случае чего, им поверят. Им, но не ему.

Ты что же это, сволочь, на Петра руку поднял? Ты что такое? Ты что в лагере? С ворами? Что корчишь из себя? Ты как посмел? Да мы тебя сегодня же могли в милицию сдать! Ты это понимаешь? Чего ты стучался? Ты кто здесь? А ну — вон! Чтоб духу твоего вонючего не было! — подошел побледневший Геннадий.

— Завтра уйду! Сегодня некуда, — прижался к печке Рафит.

— Черт с ним, пусть переночует, — остановил Геннадия Петро.

— Негде ему ночевать? Пакостить нашел где? — не унимался Геннадий.

— Не трожь говно — буркнул с кровати Петро. И, повернувшись к Магомету, сказал:

— Сегодня ночуй. Но завтра все! Слышишь?

Рафит быстро стянул сапоги, телогрейку. Долго грел спину у печки. Потом живот. Старики молча наблюдали за ним.

— Чай согрей этому припадочному, — попросил Петро Геннадия и добавил:

— А то стучит зубами на всю избу.

Геннадий молча подкинул дров в печь, поставил чайник.

— Слушай, ты! Если ты на лошадях не ездил никогда, не ухаживал за ними, нужно было сказать. Почему второй день подряд кобыле корма в ясли не кладешь? Она тоже есть хочет. Кто за тебя это будет делать? — спросил Петра.

— Забывал. Отвык. Теперь буду помнить, — отозвался Магомет.

— Где б ты не жил, знай, за лошадь мы с тебя спросим, — предупредил Геннадий.

Рафит согласно кивнул головою.

Петро сел в кровати. Закурил. И обратился к Магомету:

— Ты хоть в баню сходи. Завтра она работает.

— Жаль, что не сегодня, — тихо отозвался Рафит.

— Пей чай, — буркнул Геннадий, сняв с плиты зашипевший чайник.

Рафит пил кипяток. Обжигался.