– И я тоже, – бодро кивнула я. – Я тоже плевала.

– То есть, если бы он тебя не бросил, было бы, конечно, лучше, – сыграла «в обратку» мама, – но раз уж так получилось, я хоть повожусь с внучком. У-тю-тю, моя конфетка. У-тю-тю, моя детка!

Я гармонично перекинула заботу о сыне на мамулю, а сама вдруг почувствовала, что наконец-то прихожу в себя. Прихожу в себя после этой долгой нервной беременности со всеми моими мыслями об отцах ребенка, после родов, которые потрясли меня и почти в буквальном смысле вывернули наизнанку, после Динкиного краха и этого странного кризиса, устроенного самими московскими властями. Кто-то на нем потерял все (умники типа Дудиковой), кто-то остался ни с чем, потому что дома, которые не были достроены к моменту падения цен, больше никто строить и не собирался. Кто-то, более умный и прозорливый, теперь осторожно ждал, когда цены упадут окончательно. За зиму шкала опустилась до отметки в полторы тысячи за метр, я знаю, потому что Дудикова от безделья вела мониторинг происходящего. То есть упали уже вдвое, если сравнивать с моментом, когда Динкин фонд неожиданно накрылся медным тазом.

– И это совсем не предел, – уверенно говорила она. – Квартиры стоят по два месяца и не продаются. Падение будет продолжаться. Эх, мне бы сейчас мои сорок штук!

– Ты представляешь, сколько людей сейчас это говорят? – взывала я к ее разуму.

– Да уж. Все те, кто вложился в эти дутые новостройки, – вздыхала Динка.

Да, наше положение, конечно, было сложно назвать радужным, однако мы, как уцелевшие в беспорядочной бойне, безусловно, чувствовали себя неплохо. Зима заморозила до времени все наши стремления и мечты, засыпав слоем мягкого снега воспоминания и расстройства. За всю зиму не происходило абсолютно ничего. Я не работала, сидя на шее у матери. Мы жили так же скромно и бедно, как и в детстве, только теперь это не производило на меня такого тягостного впечатления. Динка подрабатывала кассиром в местном сбербанке. Никто из наших старых знакомых не стал тыкать в нас пальцем со словами «все-таки их выперли из Москвы. Кто бы сомневался», что было бы вполне ожидаемо и естественно. Все люди мечтают о переменах, но большинство никогда ничего для этого не делает. Зато те, кто пытался и проиграл, вызывают у всех чувство глухого удовлетворения. Вот, мол, все правильно. Хорошо, что мы не рыпались. Однако нам так никто ничего не сказал. Возможно, что говорили у нас за спиной, но мне показалось, что нас просто приняли обратно как своих. Люди в нашем родном городе были расслабленными и спокойными. Они никуда не спешили, никому не завидовали и точно знали, что за зимой придет весна, а за весной лето. А другого ничего не произойдет, как ни старайся. Так не лучше ли расслабиться и вскипятить самовар?

– Чайку? – заглядывая в нашу комнату, спрашивал Дениска, с которым мы когда-то вместе воровали яблоки в соседских садах.

– С удовольствием, – кивала я, натягивала валенки и бежала к ним, в их пятистенок. У Дениски имелась толстая гостеприимная жена и трое разнокалиберных деток, вечно копошащихся на теплой русской печке. Мы вдумчиво потягивали из блюдец ароматный чай, разговаривали о погоде, о рыбалке, которую обожал Дениска, о детях, которых обожали все. И это было прекрасно. Прелесть перемешанного, как хороший коктейль, деревенского колорита с его маленькими покосившимися срубами и заборчиками из штакетника, и пятиэтажек с горячей водой и канализацией, потрясала меня. Тишина и красота елей, покрытых снегом, приносила в душу покой. В самом деле, я была вполне готова к тому, что вся моя жизнь пройдет здесь и будет состоять из сидения с коляской на детской площадке, любования красотами природы, молчания и чаепитий в соседских домах. Я с удовольствием сплетничала на лавочках с другими мамашами.