Марина взглянула на часы, потом в мокрое окно, и в ее аметистовых глазах появилось легкое недоумение. Если верить часам, они должны были уже подъезжать к городу, но что-то пока непохоже. Дождь ее не огорчил — у Марины был с собой зонт, да и на автовокзале ее уже ждет машина. Огорчало другое — поездка затягивалась, а ей хотелось поскорее выбраться из этого ужасного автобуса с неудобными креслами — автобус дребезжал и трясся, кроме того, в салоне ужасно пахло дымом, и у нее начала болеть голова. Скоро она вся пропитается этим запахом. Ее веки чуть опустились, и блеск аметистов под ними из теплого стал холодным — если Марина и ненавидела что-то на этом свете, то это был дискомфорт.

Она отвернулась от окна, и ее рука снова начала плавно двигаться, и золото волос послушно потекло сквозь зубья расчески и тонкие умелые пальцы.

* * *

Алексея Евсигнеева разбудил не столько дрогнувший автобус, сколько усилившийся стук капель по крыше и стеклу, и, протерев глаза, он посмотрел в окно — сонно, но с вполне отчетливым раздражением, смешанным с некой странной безысходной тоской, которая, впрочем, тут же исчезла. Из всех вещей в мире он больше других не выносил три: когда ему прекословили, когда коверкали его фамилию (Евсигнеев! — раздельно и с нескрываемой злостью всегда поправлял он тех, кто имел неосторожность по рассеянности или недослышке назвать его «Евстигнеевым») и когда шел дождь. В дождливую погоду его настроение всегда резко ухудшалось, и горе было тем, кто его задевал, хотя бы и пустячком, на который он в обычное время мог и не обратить внимания. Даже под самыми страшными пытками он никогда бы не признался, что в детстве, вплоть до десяти лет, дико боялся грозы, при первых же, самых слабеньких раскатах грома прятался под одеяло или в надежный темный уголок, а начинающийся дождь ввергал его в панику. Страх был детским, глупым, и с возрастом он от него избавился, но до сих пор дождь действовал Алексею на нервы — только теперь уже не пугал, а вызывал неприятные воспоминание о собственной трусости. Если бы кто-то проник в его тайну, Евсигнеев, возможно, убил бы его — то-то потеха была бы конкурентам, узнай они, что генеральный директор одной из крупнейших в городе строительных фирм когда-то до жути боялся самой паршивой грозы!

Алексей взглянул на часы, потом опустил поддернувшийся рукав своего легкого черного пальто. Вот-вот должны были приехать, тогда какого черта за окном до сих пор такая глушь?!

Вся эта поездка была совершенно некстати. «Модильон» завален аппетитными заказами, которые конкуренты так и норовят вырвать прямо из зубов, — несколько роскошных особняков, бильярд-кафе, еще одно кафе, потребовавшее стиль «романтизм», полное переоформление двухэтажного кинотеатра в стиле «ТехноАрт» и абсолютная перестройка типовой гостиницы в стиль «классицизм». Кроме того, один кадр потребовал себе особняк с огромным зимним садом, а владелец фирмы ландшафтного дизайна и озеленения, работавшей с ними сообща, в последнее время начал выкобениваться. А тут еще, как назло, мамаша на старости лет связалась то ли со свидетелями, то ли с адвентистами, то ли еще с какими-то крестоносцами и теперь собиралась переписать на них свою двухкомнатную квартиру, чтобы в ней устроили молельный дом. Молельный дом, как же! Спасибо, соседка сообщила, а то маманя в следующий раз звонила бы из приюта для престарелых! Ничего, сейчас он приедет и устроит этим свидетелям такое свидетельство — до конца жизни будут иметь дело только с пюре, клизмами и судном. Алексей купил матери квартиру на свои деньги и не позволит, чтобы какие-то кадры в рясах ее прибрали. Конечно, если он захочет, он может купить сто таких квартир, но дело было в принципе.