– Арестовать ее, комиссар?

– Нет, она нужна как свидетель. Как пожилая дама?

– Сначала беседовала с внуком через решетку, а сейчас спит.

– О чем они говорили, Гардон?

– Да вообще‑то они играли. В китайский портрет. Знаете, такая игра, где нужно угадать человека по характеру. На какой цвет он похож? На какое животное? На какой звук? И нужно угадать, кого загадали. Это трудно.

– Не похоже, чтобы они слишком тревожились о своей участи.

– Никак нет. Старушка нас даже развлекает. Эллер‑Девиль хороший парень, поделился своими лепешками. Вообще‑то Мане делает их из молочных пенок, но у нее…

– Знаю, Гардон. Ей приходится класть сметану. Пришел анализ древесного угля Клементины?

– Час назад получили. К сожалению, ничего нет. Это не яблоня. Ясень, вяз, акация, все, что продают в магазине.

– Черт.

– Такие дела, комиссар.

Адамберг вернулся к машине, мокрая одежда липла к телу, его пробирал легкий озноб. Эсталер сел за руль, Ретанкур села сзади, скрепленная наручниками с юношей. Комиссар нагнулся к окошку.

– Эсталер, это вы забрали мои ботинки? – спросил он. – Я не могу их найти.

– Нет, комиссар, я их не видел.

– Тем хуже. – Адамберг сел на переднее сиденье. – Не торчать же здесь всю ночь.

Эсталер включил зажигание. Юноша перестал кричать о своей невиновности, словно придавленный неумолимой тушей Ретанкур.

– Отвезите меня домой, – попросил Адамберг. – Пусть ночные дежурные начнут допрос Антуана Юрфена Эллер‑Девиля‑Журно, или как его там.

– Юрфен, – крикнул юноша, – Антуан Юр‑фен!

– Проверьте его документы, домашний адрес, алиби и прочее. А я займусь этим чертовым углем.

– Где? – удивилась Ретанкур.

– В своей постели.

Адамберг лежал в темноте, закрыв глаза. Сквозь усталость и мрачную тучу минувшего дня вырисовывались три картинки. Лепешки Клементины, намокший телефон и древесный уголь. От лепешек он отмахнулся, к расследованию они отношения не имеют, это всего лишь бальзам для души сеятеля и его бабушки. Намокший телефон решил его навестить в память былой надежды, обломок кораблекрушения, которому самое место в популярной «Страничке французской истории» Жосса Ле Герна.

Мобильный телефон Адамберга, с автономной трехдневной батареей, держал путь на восток улицы Деламбр, получил пробоину у канала Сен‑Мартен и затонул. Экипаж погиб. На борту была женщина, Камилла Форестье, погибла.

Решено. Не звони, Камилла. Пусть будет так. Все безразлично.

Остается еще древесный уголь.

Снова он. Опять все сначала.

Дамас – тонкий знаток чумы, и он совершил большую промашку . Одно совсем не вязалось с другим. Или Дамас совсем ничего не знает о чуме и каждый раз совершает ошибку, когда мажет тела углем. Или он что‑то знает и никогда бы так не сделал. Только не Дамас. Только не тот, кто так почтительно относится к старинным трактатам, обозначая все пропуски, которые вынужден делать. Дамас не обязан был ставить эти многоточия , которые мешали Ле Герну читать. Все было там, внутри этих точек, они были символом слепого поклонения знатока тексту оригинала. Благоговение знатока чумы. Старинный текст нельзя истолочь в ступе, раздробить на мелкие части по собственной прихоти, чтобы приготовить дешевую микстуру. Его почитают и уважают, к нему относятся как к божеству и берегут от скверны. Человек, который ставит многоточия , не намажет тело древесным углем, он не совершит большую промашку . Это был бы позор, осквернение бича Божьего, попавшего в руки обожателя. Тот, кто мнит себя повелителем веры, возводит ее на пьедестал. У Дамаса была сила Журно, но он был последним, кто мог ею повелевать.