— А теперь, полагаю, вы скажете мне, что она была наркоманкой, как и вы.

— Нет, она никогда не сидела на игле, она сходила с ума по сидению на членах, — затем он поднял бровь. — Ну, и деньгах.

— И что, по-вашему, я должен поверить словам опущенного дегенерата-наркомана, продающего фотографии невинных молодых беременных женщин таким же дегенератам?

— В мире много «дегенератов», мистер Морли. Спрос рождает предложение, — oн посмотрел прямо на меня. — Ты удивишься, узнав, сколько там больных парней, которые любят смотреть на беременных девушек.

— И вы поставщик, поддерживающий за этот счёт свою мерзкую жизнь и такую же мерзкую привычку, — огрызнулся я. — Без предложения нет спроса, в этом вся мораль. Но этого никогда не произойдёт, пока такие хищники, как вы, останутся при делах. Вы продаёте отчаяние, мистер Зейлен, эксплуатируя бедных и порабощенных.

Казалось, это замечание задело его.

— Да ты просто богатенький щенок, и у тебя нет права судить о людях, которых ты не знаешь. Не у всех такая лёгкая жизнь, как у тебя! Правительство строит линкоры для этого нового закона о расширении флота, в то время как половина страны голодает, мистер Морли, и в то время как десять миллионов человек не имеют работы. Перераспределение богатства — единственный моральный ответ. То, что военно-промышленный комплекс заставляет меня, или девушку в задней комнате, или ту же Мэри, или кого-то ещё заниматься тем, чем мы занимаемся, чтобы выжить, ты не имеешь права это комментировать.

Непоколебимая печаль тронула меня признанием того, что именно в этом вопросе он был прав. Возможно, именно поэтому его правда заставила меня презирать его ещё больше. Хотя Зейлен, очевидно, был марксистом, он довольно точно выразился по моему поводу. Богатенький щенок. Я не потрудился рассказать ему о своих многочисленных актах благотворительности; я уверен, что он бы сказал на это, что так я просто пытаюсь облегчить свою вину. В конце концов, я ответил ему:

— Я прошу прощения за свои суждения. И даже если то, в чем вы обвиняете Мэри — правда, я не могу её винить по причинам, которые уже были сказаны. Я верю, что она и миллионы других угнетенных… и даже вы, мистер Зейлен, являетесь жертвой враждебного окружения и алчного правительства.

— О, ты неподражаем! — рассмеялся он.

Я знал, что не должен позволить ему обмануть меня, ибо это только увеличит моё отчаяние, и тогда он победит.

— Я здесь по делам, так что давайте придерживаться деловой стороны. Я готов заплатить — скажем, по пять долларов — за каждую фотографию старого Иннсвича, которые вы, возможно, сделали до реконструкции города.

На его лицо вернулась надменная ухмылка.

— Tы уверен, что это всё, что тебе нужно, мистер Морли?

— Вполне, — подтвердил я.

— Но, зачем? Тогда весь Олмстед, a особенно Иннсвич Пойнт, были грязными трущобами.

— Я не думаю, что вы поймёте меня, я хочу увидеть город таким, каким видел его Лавкрафт, когда он создавал творческую концепцию своего шедевра.

— Значит, это твоё хобби, да? — усмехнулся Зален.

— Да, и к тому же совершенно безобидное, по сравнению с вашим.

Зейлен зашёлся смехом:

— О, прошу тебя, мистер Морли, не осуждай, как ты выразился, моё хобби. Знаешь, скоро мне придется расталкивать конкурентов, — он хлопнул себя по локтю. — А лучше останься здесь на пару дней и посмотри, как живут обычные люди. Такому богатею, как ты, будет полезно посмотреть на жизнь, которую капитализм и всё его лицемерие топит за чертой бедности.

— Перестаньте во всём винить слабость американской экономической программы, — насмехался я над ним.