Как ни странно, она вдруг почувствовала гнев на его обидчиков.

— Кто же это бил вас плетью?

— Ничего, — ухмыльнулся он. — Не берите это в голову. Это было давно, и мое собственное упрямство было тому причиной. А теперь подумаем, что я могу найти для вас в такой поздний час. Похоже, что кухня уже заперта, но я ручаюсь, что там наверху в кладовых найдутся какие-нибудь фрукты.

Он отыскал для нее четыре крупных, недавно сорванных яблока, которые вполне утолили ее голод. Затем он принес узкий деревянный топчан и толстый матрац с кучей теплого постельного белья. Он нашел даже старый, выцветший ковер, который почти полностью закрыл пол темницы. Он еще сходил куда-то и принес подставку для свечей и целый ящик со свечами, чтобы она могла заменить сгоревшие и не оставаться в темноте. Он принес ночной горшок, ведро воды и простыни для умывания, а также холодную свежую питьевую воду.

Джон Гиффорд был послан самим Господом Богом. Он превратил ее темницу в комнату, может быть, и не самую приятную, но, по крайней мере, вполне удобную. Дважды в день он приносил ей обильную еду, ту, которая подавалась обычно к господскому столу. Она не испытывала недостатка в воде для омовений и в питьевой воде. Он принес ей нитки и иголки, чтобы она могла занять себя шитьем, и проводил время с ней, чтобы ей не было скучно. Ежедневно он подолгу находился с ней, сплетничая о том о сем, чаще о всяких глупостях. Ему просто нравилось говорить, а ей очень нравилось слушать его.

Она знала, что за Джона Гиффорда ей надо благодарить сэра Роберта. Должно быть, сэр Роберт знал, что из себя представлял тот, другой тюремщик и что у Гиффорда было доброе сердце. Конечно, ее пожалел сэр Роберт, и вряд ли он дождется благодарности за это от Уоррика де Шавилля. Но сама она поблагодарит его, если только ей представится случай.

Дни превращались в недели. Так прошел месяц. Когда Ровена наконец убедилась, что настало время месячных, а обычного для этого периода кровотечения не появилось, она села и истерически заплакала. Итак, план Гилберта сработал. Семя этого проклятого мужлана дало свои всходы. И для этого потребовалось всего лишь три ночи. Но Киркборо больше нет. Они остановились на дороге по пути сюда и видели, как над верхушками деревьев поднимался дым: все, что было построено из дерева, было охвачено пламенем. Ничего не осталось, что можно было бы завещать ребенку; так что ребенок, который был зачат только с этой целью, теперь был ни к чему.

После истеричного смеха пришло время слез. От жалости к самой себе слезы лились ручьем. Что же она такое совершила, чтобы заслужить такую несчастную судьбу? Что произойдет, когда в Фалкхерст вернется Уоррик де Шавилль?

Конечно, тогда уберут от нее Джона Гиффорда, это уж точно, а вместе с ним придется расстаться и с уютом ее жилья. Вернется тот, другой тюремщик, или кто-нибудь еще такой же. Да и не все ли равно будет де Шавиллю, что она ждет ребенка? Конечно, все равно, ведь он хотел, чтобы она умерла. И даже если она будет умолять его сохранить ей жизнь ради ребенка, вряд ли это поможет. Ему не нужен был Киркборо. Он его уничтожил, значит, он не будет беспокоиться и о ребенке, если она скажет, что это наследник Лайонза. Но ребенок этот еще и ее; его цель — избавиться от нее — не будет иметь смысла, если он оставит в живых ее наследника.

Скорее всего, ей и не придется рожать в заточении, потому что как только вернется Фалкхерст, он убьет ее. Единственное, на что можно надеяться, это на то, что война с Гилбертом, у которого все еще есть армия Лайонза, затянется. И если ребенок появится на свет до возвращения Фалкхерста, она бы приложила все усилия, чтобы уговорить Джона Гиффорда найти для него приют.

Ровена не могла сказать точно, когда ребенок стал основной ее заботой. Для нее уже не имело значения то, что зачат он был с греховной целью и что отцом его был какой-то мужик, которому отвратительны были ее прикосновения.