Было ему непонятно и то, зачем она специально пыталась навлечь на себя его гнев, учитывая серьезность положения, в котором она находилась. Хотя он сказал, что ему не нужна ее покорность, однако ему было приятно слышать, и это смиряло его гнев, когда она умоляла его овладеть ею. Он положил руку на ее обнаженное бедро и наблюдал, как она затаила дыхание. Но она не открывала глаз, все еще притворяясь спящей. Вот и еще одно проявление неповиновения, на которое он пока не среагировал.

Безусловно, он ненавидел ее за то, что она тогда сделала ему, и в то же время получал удовольствие от той власти, которую имел над ней. Но желание прикоснуться к ней, когда он уже физиологически был удовлетворен, вызывало у него раздражение.

Нахмурившись, он отнял руку, решив, что именно в ее присутствии заключалась причина его странного настроения. По крайней мере, это можно исправить и сделать это побыстрее.

— Можешь идти, женщина. Моя потребность в тебе не включает того, чтобы я делил с тобой свою постель и дальше. Мне не понравилось последние три ночи спать на жестком тюфяке.

— Не могу не посочувствовать, — дерзко ответила она, скатываясь с матраца на пол. Затем быстро поднялась и направилась к двери.

Ее сарказм был слишком явным и не позабавил его.

— Вспоминай мою мягкую постель, когда будешь спать на своем жестком тюфяке, — прокричал он ей вслед.

Она оглянулась и напряженно улыбнулась ему:

— Ваша постель уже забыта.

— Ты была другой, когда умоляла взять тебя.

Ее лицо покраснело. Хорошо. Это научит ее быть поосторожнее с колкостями. Но как только он увидел ее босые ноги, он позабыл обо всем.

— Иди сюда, Ровена. — Ее лицо, бывшее только что красным, побледнело, и он поспешно добавил: — У меня нет настроения относить тебя в твою постель только потому, что ты оказалась забывчивой и не захватила с собой башмаки.

— Я — забывчивой? У меня не было намерений покидать комнату, где я спала. Вы будите меня среди ночи и надеетесь, что я должна быть совсем одетой?

— Ты не спала. Но это не имеет значения, сейчас ты должна спать здесь, пока я не прикажу утром принести твои башмаки.

— Я не простужусь, честное слово, нет.

— Ты собираешься стоять здесь и спорить со мной, женщина? — задал он вопрос.

Она опустила голову.

— Нет, — сказала она так тихо, что он едва услышал.

— Тогда забирайся сейчас же в постель.

Он больше ничего не сказал, пока она медленно приближалась к кровати, испытывая его нетерпение, его нрав, его благие намерения. Но к тому моменту, когда она, наконец, подошла, он уже испытывал раздражение и не удержался, чтобы не сказать:

— Сначала сними эту рубашку. Мне не хочется тереться об нее, если я вдруг во сне коснусь тебя.

Она вздернула голову, чтобы показать ему, что она вовсе не испугалась, как он предполагал. Раньше она старалась скрыть от него свою ярость. Теперь она перестала притворяться и, сдернув через голову рубашку, бросила ее на пол. Такая демонстрация раздражения была просто смешной, но, увидев на ее коже красные пятна от грубой шерсти, он продолжал испытывать чувство досады.

Проклятая нежная кожа. Он только что сделал исключение, разрешив ей остаться в его постели, чтобы она не простудилась, а теперь он чувствовал, что придется делать для нее и другое исключение.

Ему не хотелось, чтобы его план возмездия нарушался какими-то случайностями, но тем не менее про себя он отметил, что надо будет сказать Инид, когда та принесет утром башмаки, чтобы нашли какие-нибудь сорочки и платья Ровены. Но пусть это будет последней уступкой, которую он делает из-за того, что она такая маленькая, нежная, легкая. Иначе эта женщина возомнит, что он на самом деле вовсе не испытывает чувства неприязни к ней.