Она посмотрела на Аню многозначительным взглядом, и это молчаливое послание было нетрудно понять. Симона просила ее о помощи, чтобы предотвратить вызов, который, как она боялась, мог последовать из-за этой встречи, устроенной ею самой. Возможность эта, о которой было страшно подумать, была слишком реальна. Аня взяла Эмиля под руку.

– Я думаю, ты прав, Эмиль, – сказала она, – нам лучше уйти. Мадемуазель Мишель, вы были очень добры, что согласились поговорить со мной.

– Я сделала это с большим удовольствием. Возможно, мы еще встретимся.

Аня улыбнулась и в то же время надавила на руку Эмиля, чтобы он вместе с ней двигался к двери.

– Да, может быть.

Равель позволил им уйти. Что толку пытаться задержать их? Он меньше всего хотел бы услышать что-нибудь из того, что Аня думает о нем, или скрестить шпаги с Эмилем Жиро. Бог мой, как он устал! Голова болела из-за того, что он пытался сделать слишком много и слишком быстро, и те места на спине, где раскаленные угольки прожгли рубашку, давали о себе знать под сюртуком. Слегка поведя плечами, чтобы облегчить боль, он направился к окну и выглянул во двор.

– Ты был очень любезен, что пришел так быстро, – сказала Симона, – особенно если учесть, что прошло довольно много времени с тех пор, как ты был здесь в последний раз.

– Мне показалось, что твоя горничная считает, что это срочно, – небрежно сказал он, отодвигая шторы и выглядывая в окно. Он увидел, как Аня и Эмиль спустились с лестницы и через двор направились к воротам.

– Так ты пришел поэтому или потому, что я послала тебе ее карточку?

Равель повернулся к ней.

– Ты действительно хочешь это знать?

– Нет, – хрипло ответила Симона, встретившись с ним взглядом. – Нет, не хочу. – Повернувшись, она подобрала тяжелые парчовые юбки и вышла из комнаты, захлопнув за собой дверь в будуар.

Последние лучи заходящего солнца светились золотом в сине-лиловом зимнем небе. Золотистые отблески отражались на оштукатуренных стенах домов и в воде, заполнявшей сточную канаву посреди улицы. Последний дневной свет поблескивал на лакированных боках проезжавших экипажей и горел в стеклах витрин. Аня бросала гневные взгляды на окружавшее ее сияние.

Равель Дюральд мог быть или не быть убийцей, но он несомненно был негодяем. Он занимался с ней любовью, он запер ее в комнате для своего собственного удовольствия, но когда она сбежала оттуда и встретилась лицом к лицу с его любовницей, он тут же примчался, чтобы избавить женщину от возможных неприятностей. Что, он предполагал, она собирается сделать е его любовницей? Обзывать ее грязными словами? Отхлестать ее кнутом? Она не могла поступить так низко, и ей так хотелось сказать ему об этом! Будь прокляты мужчины и их необычайная чувствительность, их убийственные импульсы, из-за которых приходится ходить вокруг них на цыпочках и даже спасать их от самих себя.

На самом деле она не думала, что Равель поставит себя в такое положение, что будет вынужден бросить вызов Эмилю. Она заметила выражение глаз Равеля, когда он увидел молодого человека и уловил его сходство с Жаном.

И все-таки ему не следовало упрекать ее, как будто она была девушкой, воспитывавшейся в монастыре и не знающей обычаев света. Его совершенно не касается, что она делает, кого навещает или кого выбирает себе в провожатые.

Эмиль прикоснулся пальцами к ее руке, которой она вцепилась в его руку.

– Помедленнее, Аня. Ты устанешь, да и люди смотрят.

Она повернула голову и уставилась на него непонимающим взглядом; затем она осознала, что идет по улице очень быстрым шагом, наклонив вперед голову, как будто ей нужно за короткое время пройти большое расстояние. Она спохватилась и замедлила шаг.