— Сиди, к воротам? — спросил Халеф.

— Нет, мы остаемся, я хочу лишь проехаться. Похоже, вороной понял мои намерения: показал, на что способен, выделывая всевозможные кульбиты.

— Закройте ворота! — приказал судья хавасам.

— Кто дотронется до ворот, получит копытом! — сказал я с угрозой.

Ни один из хавасов не тронулся с места. Коджа повторил приказ — тот же результат. В руках у меня играла плетка. Я проехал так близко от них, что вороной заржал прямо им в лица. Чиновник проворно отскочил, заслонился руками и завопил:

— Что ты себе позволяешь? Не знаешь, где находишься?

— Я-то знаю. Но зато ты не ведаешь, кто перед тобой. Твой коллега из Салоников — макредж — сказал бы тебе, как подобает обращаться с тебдили кияфет иледжи — путешествующим инкогнито.

Мои слова, сказанные угрожающим тоном, были не чем иным, как хвастовством, которого я никогда не позволил бы себе при других обстоятельствах. Но они оказали необходимое действие, потому как старый баши произнес более любезным тоном:

— Ты тебдили? Я же не знал этого. Почему сразу не сказал?

— Потому, что ты не интересовался ни моим именем, ни документами.

— Так скажи, кто ты.

— Потом. Сначала я хочу знать, считаешь ли ты меня по-прежнему своим пленником. А я буду действовать в зависимости от этого.

Это заявление повергло его в изумление. Он, властитель Остромджи и ее окрестностей, должен был забрать свои слова обратно! Робко поглядывая на меня, он тянул с ответом. Голова его покачивалась в раздумье.

— Итак, ответ, или мы уезжаем.

— Господин, — наконец выговорил он, — вас не связывали, не заковывали. Поэтому можно предположить, что вы не арестованы.

— Хорошо, этого мне достаточно. Но не вздумай отказываться от своих слов! Я доложу начальству!

— Ты знаешь макреджа?

— Это не твое дело. Хватит того, что он об этом узнает. Ты посылал за мной. Из этого я заключил, что у тебя есть что сказать мне. Готов выслушать тебя.

Забавно было наблюдать за его лицом. Мы явно поменялись ролями. Я разговаривал с ним в буквальном смысле слова сверху вниз, ибо сидел в седле. На его физиономии отражались и гнев, и смущение одновременно. Он беспомощно огляделся и наконец ответил:

— Ты ошибаешься. Я вовсе не велел передавать тебе, что собираюсь говорить с тобой, а действительно приказал арестовать тебя.

— Ты это сделал? Вот уж не поверил бы. Разве вы не получаете указаний от верховного судьи действовать осмотрительно? Что же послужило основанием для такого решения?

— Вы избили одного из моих хавасов, а затем ты подверг смертельной опасности жителя нашего города.

— Гм. Видимо, тебя неверно проинформировали. Мы действительно немного поучили одного хаваса, ибо он этого заслуживал, а жителю города я спас жизнь, подхватив его в седло. Мой конь мог затоптать его.

— Действительно, это звучит несколько иначе. Интересно, кто сказал правду?

— Это лишнее. Разве ты не видишь, что твои слова меня оскорбляют? Мои же слова не должны вызывать у тебя и тени сомнений, а ты еще собираешься проводить расследование! Не знаю, что и думать о твоей вежливости и осмотрительности!

Он понял, что его загнали в угол, и отвечал тихо:

— Даже если ты прав, расследование все равно необходимо. Надо доказать присяжным, что ты прав.

— Ну что ж, давай.

— Тогда слезай, я начинаю.

Последняя фраза была произнесена громко, так, чтобы все присутствующие могли ее слышать. Люди стали сходиться к нам, чтобы все увидеть лучше своими глазами.