— И рада буду, когда ты провалишься, то есть такъ рада, что и сказать нельзя.

— О!?. Вишь какіе разговоры! А кто говорилъ, что любитъ?

— Мало-ли что наша сестра зря болтаетъ.

— Неужто забудешь?

— Да конечно-же. И съ чего тебя помнить? Уѣдешь — и былъ таковъ.

— На будущій годъ на заводѣ встрѣтимся.

— Ну, это еще когда-то улита ѣдетъ, да когда-то будетъ.

Леонтій сѣлъ на траву и взялъ въ руки гармонію.

— Нѣтъ, Авдотья Силантьевна, ты меня не забывай, сказалъ онъ. — Ты скажи, куда тебѣ писать домой, и я тебѣ писулечку пришлю изъ деревни.

— Да чего-жъ ты разсѣлся-то? Тебѣ сказано, чтобы ты проваливалъ! крикнула на него Дунька.

Леонтій не поднимался и продолжалъ:

— И пришлю я тебѣ въ писулечкѣ поклонъ отъ неба и до земли.

— Очень нужно!

— Да неужто и впрямь забудешь? Нѣтъ, ты этого не моги.

— А съ какой радости помнить? Вотъ кабы ты присватавшись ко мнѣ былъ, жениться на мнѣ думалъ.

— Мнѣ, Дуняха, на тебѣ жениться нельзя, говорю прямо, потому ты чужая. Отецъ мой тебя не приметъ въ домъ. Вотъ когда-бы ты была нашинская, боровичская, и наши крестьянскіе порядки знала, то это точно, намъ давно нужно въ домъ работницу, потому матушка у меня въ деревнѣ стара и припадать стала. А тебя взять — ты ни жать, ни косить не умѣешь, никакого крестьянскаго обихода не знаешь.

— Ну, вотъ видишь. Такъ съ чего-жъ тебя помнить-то?

— Ты любовь помни. Помни, какъ мы съ тобой погуливали, какъ я тебя миловалъ, крѣпко къ сердцу прижималъ. Пріѣду въ будущее лѣто на заводъ, опять гулять будемъ.

Леонтій заигралъ на гармоніи и запѣлъ:

Вспомни, вспомни, моя радость,

Нашу прежнюю любовь…

Дунька заморгала глазами и отвернулась. У ней вдругъ слезы подступили къ горлу. Ей сдѣлалось жалко Леонтія.

— Да уйди ты отъ меня, честью тебя прошу. Ну, что ты присталъ! проговорила она. — Чего душу-то мою бередишь!

— Давай, я кирпичъ подѣлаю, а ты посидишь и передохнешь, предложилъ Леонтій.

— Не требуется. Уходи, Христа ради.

— Вотъ брыкается-то лошадь необъѣзженная. Съ чего это ты сегодня?

— Забыть тебя хочу — вотъ съ чего. Ну, уходи. Честью прошу: уходи.

— Шутишь, покрутилъ головой Леонтій и поднялся съ травы. — Ну, прощай. Пойду въ трактиръ сапожника поискать. Подметки хочу къ старымъ сапогамъ подкинуть.

Дунька молчала.

— Мѣсяцъ, Дунечка, только мѣсяцъ осталось намъ и погулять-то съ тобой вмѣстѣ, продолжалъ Леоитій. — Послѣ обѣда погуляемъ сегодня? спросилъ онъ.

— Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ. Послѣ обѣда я спать буду и не ищи ты меня, отвѣчала Дунька.

— Не до вечера-же дрыхнуть будешь.

— До вечера и весь вечеръ.

— Врешь, выдешь за ворота на рѣку. Мухоморъ вчера въ орлянку рубль цѣлковый выигралъ, пивомъ обѣщался попотчивать — вотъ я и тебя примажу.

— Уходи ты, дьяволъ!

— Я дьяволъ? О! Вотъ это удивительно.

запѣлъ Леонтій, подыгрывая на гармоніи, подмигнулъ Дунькѣ и зашагалъ отъ шатра.

XVII

Къ одиннадцати часамъ Дунька совсѣмъ отработалась. Пять тысячъ кирпича съ прибавкой полуторатысячи на бракъ были выстланы на полки и сушились подъ шатромъ. Къ субботѣ эти кирпичи высохнутъ, будутъ сняты съ полокъ и положены обрѣзчицами въ «елки», то есть въ клѣтки; приказчикъ ихъ приметъ и она получитъ разсчетъ.