|
У меня была своя жизнь, и я не мог рисковать. К тому же я не хотел, чтобы эти отношения продолжались, хотя они все продолжались и продолжались. («Теперь мне придется помнить и это имя – имя Ева», – подумал я.) Не знаю, не думаю. В последнее время я несколько раз замечал, что Марта плачет ночью, уткнувшись в подушку. В первый раз я ничего ей не сказал, да и плакала она недолго. Во второй раз я спросил: «Что случилось?» – и она ответила: «Ничего, ничего». – «Но ты же плачешь!» – «Это просто ночные страхи, со мной бывает иногда». – «Какие страхи?» – спросил я. – «Не знаю. Я вдруг начинаю бояться, что что-нибудь может случиться с тобой, со мной или с ребенком». – «Но что с нами может случиться?» – «Я все понимаю, просто я в последнее время очень устаю. Это все от усталости, это пройдет. Когда покидают силы, видишь все в черном свете. Не беспокойся, днем со мной такого не бывает». Я не придал тогда этому большого значения, но кто знает, может быть, она о чем-то догадывалась, и твое присутствие здесь свидетельство тому. – И Деан посмотрел на меня долгим взглядом, словно ждал от меня ответа на вопрос, которого он не задавал.
– Не думаю, – только и сказал я. – Она всегда говорила о вас спокойным и естественным тоном, я не думаю, что она что-то подозревала. Когда бы позвонили из Лондона, мы еще ни о чем таком не думали. А потом все получилось, как получилось. – Я тебя ни о чем не спрашиваю, – вспылил Деан. – Луиса мне все рассказала вчера, детали меня не интересуют! – Стакан, зажатый у него в руке, казалось, вот-вот хрустнет. – Я тебя не спрашиваю, – повторил он и ослабил пальцы. – Имей это в виду. Я просто тебе рассказываю, а ты должен только слушать. – Этот мужчина умел быть жестким, как Джек Пэлэнс. – Хорошо, – сказал я, – я слушаю. Продолжайте. Деану стало стыдно за свою резкость. Он сделал несколько шагов, постукивая по стакану короткими крепкими ногтями. Он явно хотел, чтобы его рассказ звучал беспристрастно, чтобы в его тоне не звучало ни гнева, ни обиды. Поскрипывал паркет. Потом он снова заговорил, а я снова стал слушать. Его губы стали совсем тонкими, почти неразличимыми. – Когда я звонил домой в ту ночь, все было еще в порядке. Более или менее в порядке. Тремя неделями раньше моя медсестра объявила мне, что беременна. Кто бы мог предположить: мы всегда были так осторожны! Впрочем, полной безопасности никогда быть не может. Я решил, что она нарочно все подстроила. Я уже давно хотел покончить со всем этим, положить конец нашим ненужным встречам и бесконечным прощаниям, я не хотел, чтобы Марта снова плакала или боялась чего-то, даже если не понимала, чего именно. Ева становилась все более прилипчивой, у меня тоже не хватало сил порвать с ней – если к женщине тянет, с этим трудно бороться. Одного года для этого мало, я еще не освободился от нее – и вдруг беременность! Она была медсестрой, ошибиться она не могла. Женщины могут делать со своим телом все что хотят. Они могут сделать так, чтобы в их теле, после того как они побывали в объятиях мужчины (любого мужчины, даже самого жестокого или самого подлого), зародилось что-то новое, чего не было раньше. («Ge-licgan, – подумал я, – кажется, именно так звучал этот глагол. Его забыли, от него отказались. Возможно, то, что он обозначал, было слишком ужасно, так что лучше было не давать этому имени».) Только представь: вдруг появляется что-то, чего не было раньше, и это что-то меняется, растет, пока не будет исторгнуто после того, как выполнит свою функцию – сделать их матерями и породить другую, новую связь, которая, уже в другой, видимой форме, будет длиться очень долго, дольше, чем их собственная жизнь. |
