Николай Лейкин. В деревенской лавке
Въ подгородномъ уголкѣ. Мелочная лавка въ подгородной деревнѣ. Утро. За прилавкомъ, среди караваевъ хлѣба, кулей съ мукой, висящихъ съ потолка связокъ баранокъ, желтыхъ кожаныхъ рукавицъ, кнутовъ и сушеной трески сидитъ жирный мелочной лавочникъ въ картузѣ и чуйкѣ, подпоясанный передникомъ, и пьетъ чай. Время отъ времени появляются покупатели. Входитъ корявый мужикъ въ рваномъ полушубкѣ, передвигаетъ шапку на головѣ, что означаетъ поклонъ, и говоритъ: — Прежде всего папиросъ за копѣйку. Есть? — Есть, отвѣчаетъ лавочникъ и подаетъ тощую пачку папиросъ. — Потомъ два фунта хлѣба. Да плохъ у васъ хлѣбъ-то ужъ очень. Сырой. Словно замазку ѣшь. Опять же и песокъ въ немъ и махры какіе-то. — А ты почитай-ка въ газетахъ, какой вонъ хлѣбъ въ Казанской губерніи ѣдятъ. Лебеда, листъ липовый примѣшанъ, древесная кора, отвѣчаетъ лавочникъ. — Такъ вѣдь тамъ неурожай нониче. — А здѣсь урожая-то никогда и не бывало. — Тамъ свой, а здѣсь за деньги. — За деньги! Мука-то, вонъ, тринадцать съ полтиной, а вамъ, чертямъ, подай хлѣбъ за двѣ съ половиной копѣйки фунтъ. — Не пропеченъ, сыръ, — вотъ я изъ-за чего главное. — Да вѣдь и не сырой ежели жевать будешь, то во рту онъ все равно сыръ сдѣлается… — Соли въ прибавку отпустишь? — Эхъ! кряхтитъ лавочникъ, отвѣшивая хлѣбъ. — Вѣдь соль-то мы тоже за деньги покупаемъ, какъ вы это понять не хотите. — Намъ чуточку… — И чуточка денегъ стоитъ. Еще чего? Мужикъ считаетъ мѣдныя деньги на ладони, потомъ молча обозрѣваетъ лавку и говоритъ: — Трески на копѣйку можно? — Ну, вотъ ужъ и на копѣйку! Сколько же я тебѣ на копѣйку долженъ дать? Вѣдь ее варимъ тоже. — Селедку въ долгъ не отпустишь? — Какъ же въ долгъ-то, коли я тебя въ первый разъ въ глаза вижу! — Ужъ и въ первый разъ! Мы тутъ на причалѣ на баркѣ на рѣкѣ двѣ недѣли ужъ стоимъ. Сколько разъ у тебя забирали. — Много тутъ барокъ на причалѣ стоитъ. — А ты у меня платокъ шейный не купишь ли? За гривенникъ бы отдалъ, а самъ двугривенный заплатилъ. Мужикъ лѣзетъ въ карманъ полушубка. — Нѣтъ, нѣтъ. Этими дѣлами не занимаемся. Кому-нибудь ужъ другому его продай, останавливаетъ его лавочникъ. Мужикъ опять считаетъ мѣдныя деньги на ладони и спрашиваетъ: — Луковку за копѣйку можно? — Въ лучшемъ видѣ можно. — Ну, такъ вотъ и получай. Да давай спичекъ на копѣйку. Только восемь копѣекъ и есть. — Расчета, что ли, ждете, что такую роскошную трапезу закупили? — Въ томъ-то и дѣло, что вторую недѣлю расчета ждемъ. Ряда у насъ была на барку до Александрова дня, а потомъ говорятъ: до Елизаветина дня хозяину должны удовольствіе сдѣлать и еще пять денъ за ту же цѣну проработать. Проработали, стали на причалъ, да вотъ вторую недѣлю и ждемъ расчета. Приказчикъ пьянствуетъ, ловимъ его въ кабакѣ, а онъ говоритъ, что все еще отъ хозяина денегъ не получалъ. До Елизаветина дня еще кормили, а съ Елизаветина дня бросили. Ни денегъ, ни харчей. Чѣмъ хочешь, тѣмъ и кормись. Живемъ въ рубкѣ на баркѣ. Холодина… По утрамъ-то морозы… Поѣхалъ онъ сегодня за деньгами въ городъ къ хозяину, а не вернется завтра, такъ чѣмъ только и кормиться будемъ! Бѣда… Мужикъ держалъ въ рукахъ покупки и смотрѣлъ уныло. Потоптавшись, онъ вышелъ изъ лавки. Вошелъ худой рослый старикъ съ физіономіей солдата Николаевскихъ временъ, облеченный въ старую кожаную куртку и охотничьи сапоги съ массой заплатъ. |
