|
И сразу скажу, что вашей исповеди здесь не услышит никто – ни я, ни ваш бывший муж, ни та, что сменит вас на его супружеском ложе. Но только сразу должен предупредить, что солгать отцу Александру не получится. То есть вы можете попробовать, но тогда, поцеловав его крест солгавшими устами, вы можете получить какую-нибудь неожиданность. Ожог как от раскаленного докрасна железа, или лицо, обметанное гнойными оспинами. Были уже, знаете ли, прецеденты. Ну что, сударыня, решайтесь, каково будет ваше самое верное положительное решение?
Дрожащая от ужаса Мария-Луиза чуть заметно кивнула, и приблизившийся к ней священник накрыл ее и себя пологом молчания, так что никто больше не услышал от Марии-Луизы ни одного слова, хотя ее губы исправно шевелились, произнося слова исповеди и каясь в том, в чем каяться стоило. Потом она поцеловала протянутый крест, но ничего страшного при этом не случилось. Когда все закончилось, Наполеон обвел взглядом остолбеневших от ужаса и неожиданности придворных. – Слушайте сами и передайте всем остальным… – хрипло сказал он. – Сейчас я снова ухожу, но вскорости обещаю окончательно вернуться, чтобы остаться навсегда. Те, кто содействовал измене – могут бежать и прятаться, но обещаю, что достану их железной рукой из самой глубокой норы, чтобы предать своему суду. Те, кто был честен и до конца отстаивал мои интересы и интересы нашей милой Франции, будут щедро вознаграждены. Это единственное, что я могу обещать со своей стороны, остальное находится в руках Божьих… После этих слов Императора в пространстве позади него образовалась как бы дверь, в которую по очереди ушли: Мария-Луиза, которая после исповеди стала послушная как овечка, непростой священник падре Александр, обе спутницы Артанского князя, Император и наконец сам Бич Божий, с легким хлопком закрывший за собой дверь между мирами… Четыреста семьдесят шестой день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Власти. Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов. Бедная, бедная Мария-Луиза! Ее так внезапно вырвали из привычного окружения – и теперь она, нагая и растерянная, стоит на площади Фонтана, озираясь по сторонам на четыре наших башни. Серегин, как всегда, в своем репертуаре: взял человека – нагим, будто он только что родился, – и бросил к моим ногам. Теперь я могу делать с этой Марией-Луизой что хочу, но только не до смерти, потому что она нужна ему для каких-то пока еще неведомых нам целей. Но я не хочу делать с этой Марии-Луизой ничего такого особенно нехорошего… Поэтому я накидываю на нее свой плащ, беру девушку под локоток и говорю на латыни (втором универсальном языке межнационального общения): – Пойдемте-ка со мной, дорогая! Поскольку я тут являюсь защитником всех сирых, обиженных и оскорбленных, то беру вас под защиту. И хоть вы далеко не ребенок, но никто не посмеет причинить вам зла. Это я вам обещаю. Мария-Луиза, продолжая озираться, запахнула полы плаща, вцепившись в них так, что побелели костяшки пальцев. – Милочка… – задыхаясь, сказала она, напряженно на меня глядя своими огромными светло-голубыми глазами, – я вас умоляю, верните меня обратно к моему отцу – этим вы сделаете мне величайшее благодеяние! Смилуйтесь, ведь у меня там остались любящий отец и маленький сын… – Она несколько раз выразительно моргнула и губы ее дрогнули. -Я вас обязательно вознагражу… так, как может вознаграждать только дочь монарха Австрийской империи, величайшего и сильнейшего государства в мире… – Последние слова она почти прошептала, после чего замолчала, опустив глаза. Грудь ее вздымалась; впрочем, к ее чести, она старалась не показывать своего волнения. – И не просите о таком, – решительно ответила я, стараясь, чтобы мой голос прозвучал не холодно, а всего лишь строго, – ибо это невозможно. |
