Однако, несмотря на волнение, навеянное воспоминаниями, по мере удаления от моего последнего места пребывания мне становилось все спокойнее. От девочки, что шла впереди твердой, совсем не свойственной барышням, походкой, исходило нечто такое, что вселяло в меня некоторую бодрость. Девочка эта, несомненно, тоже являлась пришелицей из другого мира – как и те женщины-врачевательницы, что навещали меня. Что же это за мир такой, где дамы так уверены в себе? Неужели такое и вправду может быть? Во мне нарастало нетерпение поскорее узнать получше этих женщин, включая и мою юную провожатую – и не в такой обстановке, когда я перед ними голая и беззащитная, а в более привычной для меня… Скажем, в зале за чашкой чаю… Я, конечно, сперва буду робеть; но, в конце концов, что мне робеть перед теми, кто знает мою подноготную? Нужно лишь примириться с этим и готовить себя к тому, что прежней жизни больше не будет.

После того, как я была обмундирована по всем местным правилам и стала похожа на любого из местных солдат, мы просто поднялись по лестнице наверх, и никто даже не посмотрел в нашу сторону. Даже если бы во мне и признали женщину, то ничего страшного – местное войско на девять десятых состояло из подобных мне девиц. Так же была одета и моя провожатая, что еще раз подтверждало мое предположение, что артанский князь происходит из такого места, где женщины сильны и уверены в себе. Когда мы поднялись наверх и вышли под палящее солнце на площадь с фонтаном, мадмуазель Матильда-Адель немного сбавила шаг. Теперь она стала бросать на меня внимательные взгляды, и мне показалось, что она хочет о чем-то спросить меня.

Я не ошиблась…

– Надежда Андреевна, скажите, а вам приходилось убивать людей? – выпалила она и закусила губу, смотря на меня с ожиданием.

– Нет, никогда, – ответила я чистую правду. – По крайней мере, пока.

– Хм, как же так? – В голосе юной барышни слышалось нечто похожее на разочарование. – Я была уверена, что приходилось… Ведь вы же… ну… воительница… тьфу, то есть солдат… ну, в общем, вы же воюете с врагами, атакуете их; пользуетесь оружием… И что, ни разу никого не убили?

Она смотрела на меня с некоторым недоверием. И я ответила:

– Как-то Бог миловал. Собственно, идя в бой, я ощущаю уверенность в том, что смогу убить, чувствую некий азарт и воодушевление; мне кажется, что рука моя не дрогнет, проливая кровь ненавистного врага. Но всякий раз, когда волей какого-то непостижимого случая необходимость убивать отпадает, я радуюсь… Да-да, я радуюсь, что мне удалось устрашить, но не лишить врага жизни. Кто знает – может, это сам Господь отводил от меня сей грех. Как бы там ни было, это обстоятельство меня радует. Поверь, девочка – можно проявлять геройство, и не убивая…

Тут я закашлялась, так как тирада моя была слишком длинной. И сразу привычная тяга заскребла где-то внутри – курить! Многое сейчас я отдала бы за пару крепких затяжек… Эта так называемая «дурная привычка» появилась у меня почти сразу, как я начала свою военную карьеру в мужской ипостаси. Я знала, что от курения голос грубеет, и потому старалась курить побольше – до тошноты, до одурения. Я завела себе трубку – это было практичнее дамских мексиканских пахитосок*, курение которых, к тому же, не считалось признаком мужественности.

Примечание авторов: * тонкая папироса из табака, в виде соломки, в которой вместо тонкой бумаги используется лист, покрывающий кукурузный початок.