По мере того, как осуществлялась Перемена, с каждым ее новым 
	 
	практическим шагом пропасть все более расширялась, и мне становилось все труднее следить за рассказом. 
	     Я положил последнюю тетрадь и встретил дружелюбный взгляд автора. Он по-прежнему казался мне очень симпатичным. 
	     Меня смущал один вопрос, но я не решался задать его. Он казался мне, однако, настолько важным, что я наконец спросил: 
	     - И вы... вы стали ее возлюбленным? 
	     Он приподнял брови и ответил: 
	     - Конечно. 
	     - Но ваша жена?.. 
	     Он, видимо, не понял меня. 
	     Я колебался, меня смущала пошлость моих вопросов. 
	     - Но... - начал я, - вы оставались любовниками? 
	     - Да, - ответил он. 
	     Я усомнился в том, что мы понимаем друг друга, и сделал еще более смелую попытку. 
	     - А других возлюбленных у Нетти не было? 
	     - У такой красивой женщины! Я не знаю, сколько человек любило в ней красоту, не знаю и того, что находила она в других. Но мы, понимаете 
	 
	ли, мы четверо были большими друзьями, помощниками, любовниками в мире любовников. 
	     - Четверо? 
	     - Ну да, четвертый - Веррол. 
	     Мне внезапно представилось, что мое возмущение мрачно и низко, что дикие подозрения и грубая ревность моего старого мира не существуют для 
	 
	этих людей, исчезли из их утонченной жизни. 
	     - Вы устроили, следовательно, - сказал я, стараясь смотреть на вещи как можно шире, - один общий домашний очаг? 
	     - Домашний очаг! - воскликнул он и посмотрел на меня, а я, не знаю почему, посмотрел на свои ноги. Какие неуклюжие, безобразные ботинки! И 
	 
	какой грубой и бесцветной показалась мне моя одежда! Каким грязным казался я среди этих изящных, доведенных до совершенства вещей! На минуту я 
	 
	поддался чувству возмущения. Я хотел отделаться от всего этого. В конце концов, все это не в моем вкусе. Мне захотелось сказать ему что-нибудь 
	 
	такое, что осадило бы его; захотелось бросить ему оскорбительное обвинение и, таким образом, окончательно убедиться в верности моих подозрений. 
	 
	Я поднял голову и увидел, что он встал. 
	     - Я совсем забыл, - сказал он. - Вы думаете, что старый мир еще существует. Домашний очаг! 
	     Он протянул руку, и большое окно бесшумно раздвинулось донизу, и я увидел панораму волшебного города. На минуту предо мною совершенно ясно 
	 
	предстали колоннады и площади, деревья, унизанные золотистыми плодами, кристальные воды, музыка, радость, любовь и красота, растекающиеся по 
	 
	живописным и извилистым улицам. Я разглядел и ближайших людей, уже не искаженных зеркалом, висевшим над нами. Они не оправдывали моих 
	 
	подозрений... и все же... это были те же прежние люди, но измененные. Как выразить эту перемену словами? Так преображается женщина в глазах 
	 
	влюбленного, так преображается женщина благодаря любви. Они казались восторженными... 
	     Я стоял рядом с ним и смотрел. Мое лицо и уши горели; меня смущало неприличие моего любопытства и угнетало чувство глубокого нравственного 
	 
	различия. Он был выше, чем я. 
	     - Вот наш очаг, - сказал он, улыбаясь и задумчиво глядя на меня.
                                                                     |