– На, бери!

Прильнув истрескавшимися губами к горлышку алюминиевой фляги, долго, с жадностью тянул тепловатую водицу.

Взвизгнув, шлепнулась почти рядом о сухую глину шальная пуля и умчалась рикошетом в сторону, оставивши облачко красноватой пыли.

– Осторожней! Стань за бруствер.

И опять напряженная тишина.

– Говорят, справа пластунов поставили.

– Много ли толку в пластунах. Два батальона. – Помолчали. Где-то далеко влево загудел броневик, и эхо разнеслось по притихшим полям. – У-ууу!..

– Гудит!

Шевельнул потихоньку головками отцветающего клевера ветер и снова спрятался.

– Сережа! Пить хочешь?

– Дай!

Выпил все той же тепловато-пресной воды. Отер рукавом со лба капли крупного пота. Долго смотрел задумчиво в убегающую даль пожелтевших полей и вздохнул тяжело.

– Стасин убит?

– Убит!

– А Кравченко?

– Кравченко, тоже!

– Жалко Стасина!

– Всех жалко! Им-то еще ничего, а вот которые ранеными поостались! Плохо!

– Федорчук застрелился сам.

– Кто видел?

– Видели! Пуля ему попала в ногу. Приподнялся, махнул рукой товарищам и выстрелил себе в голову.

Жужжал по земле над поблекшей травою мохнатый шмель спокойно.

Жужжал в глубине ослепительно-яркого неба аэроплан однотонно.

– Жжз-жжж!

И смерть чувствовалась так близко, близко. Не тогда, когда шум, грохот, а вот сейчас, когда все так безмолвно и тихо… Жжз-жжж!..

– Тах-та-бах!..

– Вот она!

– Тах-та-бабах.

– Вот!.. Вот она!

И дальше в грохоте смешались и мысли, и взрывы, и время. Прямо перед глазами, – цепь… другая. – Быстрый и судорожный огонь.

– Ага, редеют!

Батарея…

– Наша! Отвечает!

Еще и еще цепи, еще и еще огонь. Окопы громятся чугуном и сталью, и нет уже ни правильного управления, ни порядка. И бой идет в открытую, по полям.

Трудно… тяжело!..

– Врете, чортовы дети. Не подойдете!

Кричит оставшийся с несколькими нумерами пулеметчик:

– Врете, собачьи души!

И садит ленту за лентой в наступающих.

– Бросай винтовки!.. О-го-го, бросай!

– Получай! Первую!.. вторую!..

И с треском рвутся брошенные гранаты перед кучкой нападающих на курсанта петлюровцев.

Стремителен, как порыв ветра, с гиканьем вырывается откуда-то эскадрон и взмахивает тяжелым ударом в одну из передних рот.

– Смыкайся! Смыкайся! – кричит Сергей. Но его голос совершенно теряется посреди шума и выстрелов.

Эскадрон успевает врубиться в какой-то оторвавшийся взвод, попадает под огонь пулеметов и мчится, растеривая всадников, назад.

Пулеметчик, с разбитой пулею ногой, уже остался один и, выпустивши последнюю ленту, поднимает валяющийся карабин и стреляет в упор, разбивая короб «максима» с криком:

– Нате! Подавитесь теперь, сволочи!

На фланге бронепоезд, отбиваясь из орудий, ревет и мечется.