Софья Георгиевна увидела, с каким ужасом смотрит на нее сын. Так еще он никогда не смотрел.

— Ну, что ты говоришь, я здорова. Тебе в данный момент ничего не угрожает.

— А через пять минут? А через час? А завтра? Я решил… — Виталий замолчал, у него был такой вид, словно ему не хватает воздуха.

— Что ты решил? — со страхом спросила Софья Георгиевна.

— Я не буду выходить из комнаты. Я буду находиться только здесь. И можешь мне делать тест каждые три часа.

— Виталий, у нас не так много тестов. Да и такой необходимости так часто их делать, нет.

— Значит, я могу заболеть в любую минуту. И даже не узнаю.

— Успокойся, сколько тебе говорить, такой угрозы нет. — Софья Георгиевна встала, намереваясь подойти к сыну, но Виталий вдруг отбежал в угол комнаты.

— Не приближайся! — завопил он. — Стой на месте! А еще лучше уйди.

Софья Георгиевна нерешительно остановилась. Она не представляла, как должна себя вести в такой ситуации. Она не узнавала сына, этот жизнелюб, представитель золотой молодежи, плейбой не походил сам на себя. Она, как врач, часто сталкивалась с людьми, которые боялись заразиться. И эти опасения постоянно усиливались. Но чтобы вести настолько трусливо, такого она не припомнит.

— Хорошо, сейчас уйду, — сказала она. — А ты подумай, как себя дальше вести. Все будут спрашивать, где ты, почему не выходишь? Что говорить?

— Говори, что хочешь. Пусть оставляют еду у дверей на подносе. А я буду брать.

Софья Георгиевна посмотрела на его руки и обнаружила, что они дрожат, как у запойного пьяницы. Но ведь Виталий целый день не пил. Или пил?

Но спрашивать Софья Георгиевна не стала. Она вышла из комнаты с мыслью о том, что надо поговорить о поведении Виталия с мужем. Вдруг ему удастся как-то воздействовать на сына, успокоить его. Хотя, что он может ему сказать того, чего она только что не сказала.

16.

Герман Владимирович вошел в комнату сына. Алексей заканчивал разбирать чемодан и раскладывать вещи по полкам в шкаф. Азаров взглянул на отца и продолжил прежнее занятие.

Герман Владимирович сел в кресло и несколько секунд смотрел на Алексея. Он думал о том, что из всех троих сыновей самый младший для него одновременно самый близкий и самый далекий. Возможно, это выглядит как парадокс, но жизнь учит тому, что в парадоксах больше правды, чем в прямолинейных истинах.

— Извини, что зашел к тебе не вовремя, но хотел успеть с тобой переговорить.

Азаров покосился на отца.

— Что-то срочное?

— Именно так. Хочу тебя попросить.

— Ты — меня? — удивился Алексей. — И о чем?

— Я знаю, как вы с Михаилом относитесь друг к другу. Я сейчас не хочу размышлять, насколько тут все справедливо и обосновано.

— А разве не это главное, отец?

— Это, — согласился Герман Владимирович, — но только не в данный момент. Нам всем какое-то время предстоит жить в одном доме. И не стоит превращать эту жизнь в ад. Потом, когда все кончится, можно продолжить выяснять отношения.

Азаров сел напротив отца.

— Ты называешь это выяснением отношений? А я уверен, что это нечто иное.

— В чем-то ты прав, но все же ваши разногласия всегда имели приправу родственных отношений. И от этого невозможно избавиться. Сейчас у нас всех одна задача — выжить. Мы оказались в ужасном положении, мне уже семьдесят пять лет, возраст почти, как у патриархов, а я не припомню ничего похожего.