Онъ улыбнулся съ горькой ироніей при этомъ вторичномъ уклончивомъ отвѣтѣ.

— Да, это предписаніе опредѣлило, чтобы ни въ комнатѣ, ни въ уходѣ не было никакихъ перемѣнъ, — повторилъ онъ медленно и съ удареніемъ, и взглядъ его пытливо остановился на ея лицѣ, которое она вдругъ повернула къ нему.

— Объ этомъ я еще поговорю съ докторомъ, — сказала она быстро, — или, что еще лучше, мы, ухаживающіе, должны условиться между собой о перемѣнахъ… Въ дни страха и горя я была черезчуръ эгоистична и принимала предлагаемыя мнѣ жертвы — теперь это должно кончиться. Я не могу допустить, — легкая краска быстро залила все ея лицо, — чтобы вы продолжали ухаживать за больнымъ…

— Значитъ, капризы, какъ я справедливо и предположилъ, — холодно прервалъ онъ ее.

Она выпрямилась. Онъ коснулся больного мѣста въ ея душѣ, мѣста, гдѣ тихо дремало раскаяніе, готовое пробудиться при каждомъ звукѣ. Да, нѣкогда, во время прекрасныхъ дней счастливой безоблачной жизни она была капризна и своенравна! Всѣ эти покойники, портреты которыхъ наполняли оконную нишу, боготворили и баловали ее, и она въ минуты дурного расположенія духа заставляла ихъ порядкомъ страдать.

— Опасность миновала, и злые духи снова возвратили свою власть, — продолжалъ онъ. — Вы хотите меня заставить страдать, какъ вы привыкли это дѣлать съ бѣдными душами окружавшихъ васъ. Но вы не должны забывать, что имѣете здѣсь дѣло съ неповоротливымъ нѣмцемъ — мы не привыкли къ капризамъ пикантныхъ воздушныхъ созданій и стараемся узнать причины… А потому я позволю себѣ еще разъ спросить: «за что меня изгоняютъ?»

Она ясно видѣла, что онъ не имѣлъ ни малѣйшаго подозрѣнія о побудительныхъ причинахъ къ тому. Онъ чувствовалъ себя чистымъ въ своихъ намѣреніяхъ, и ему въ голову не могло придти, что его пребываніе въ комнатѣ больного будетъ перетолковано въ дурную сторону. Онъ все приписывалъ ея капризамъ, и эта несправедливость раздражала ее, однако ея необузданная гордость, всегда ожесточавшая ее въ подобныхъ случаяхъ, не допустила ее оправдываться и теперь. Злая высокомѣрная черта, характеризовавшая даму въ фiолетовомъ бархатномъ платьѣ, появилась такой же непріятной и отталкивающей вокругъ рта дочери.

— Я только что сказала, что мнѣ непріятно принимать дальнѣйшія жетрвы, — возразила она монотоннымъ холоднымъ голосомъ, не глядя на него.

Онъ порывисто отошелъ отъ стола.

— Я могъ бы вамъ возразить, что Феликсъ поручилъ своего ребенка столько же моимъ какъ и вашимъ попеченіямъ, а тамъ гдѣ есть обязанность, не можетъ быть рѣчи о жертвахъ, — мы оба только исполняемъ данное слово, — сказалъ онъ, посмотрѣвъ на нее черезъ плечо. — Потому я до сихъ поръ смотрѣлъ на эту комнату, — онъ указалъ на комнату больного, — какъ на нейтральную почву, на которой мы дѣйствовали единодушно, и еслибы я опасался, что мое удаленіе принесетъ Іозе малѣйшій вредъ, я бы ни на шагъ не сдвинулся съ своего мѣста, будьте въ этомъ увѣрены! Но я знаю, что ребенка хорошо охраняютъ, и потому ухожу!

— Вы уходите въ гнѣвѣ, - сказала она поблѣднѣвшими губами, но стояла на томъ же мѣстѣ, точно ея стройная фигура превратилась въ мраморъ, — она не сдѣлала никакого движенія, чтобы удержать его, и голосъ ея звучалъ настойчиво и раздраженно.

— Да, я сердитъ, но больше на себя за свою довѣрчивость, которая поставила меня въ унизительное положеніе… Я уже слыхалъ изъ вашихъ устъ злыя слова, вы наградили меня презрѣніемъ, не имѣя ни малѣйшаго понятія объ истинномъ положеніи дѣла.

Она вспомнила о своемъ безпощадномъ замѣчаніи въ мастерской и, отвернувшись отъ него, начала передвигать и переставлять разныя бездѣлушки на письменномъ столѣ.