— Скажите моей горничной, чтобы она отнесла Минку ко мнѣ въ спальню и накормила ее, — приказала она вошедшему слугѣ, и снова взялась за работу, какъ будто ничего и не случилось.

Старый баронъ сердито топнулъ ногой и, гнѣвно поглаживая свои бакенбарды, подавилъ готовое сорваться съ устъ проклятіе, между тѣмъ какъ сынъ пошелъ снова къ окну и собралъ обломки дощечки.

— Вотъ счастъе-то, — сказалъ онъ весело Феликсу, послѣдовавшему за нимъ, — лицо не повреждено. Только часть волосъ отломана, но это не бѣда. Душа осталась во взорѣ этихъ глазъ, которые будутъ меня вдохновлять во время моихъ занятій. Впрочемъ, дощечки можно склеить, конечно, будетъ видно трещину, и вещь потеряла цѣну; тѣмъ болѣе я имѣю права присвоить портретъ, — онъ мой, и я его болѣе не выпущу изъ рукъ.

Онъ осторожно завернулъ дощечки въ мягкую бумагу и положилъ въ боковой карманъ.

Люсиль сдѣлала недовольное лицо.

— Боже мой, сколько шума изъ-за тринадцатилѣтней дѣвчонки! — проворчала она. — Хорошее начало! Если маленькая горбунья съ черными цыганскими глазами и на портретѣ такъ повелѣваетъ и покоряетъ себѣ всѣхъ, что же должно быть въ дѣйствительности. Берегись, Феликсъ! Она съ первыхъ минутъ причиняетъ споры и раздоры, а я не подчинюсь ни за что. Пусть она попробуетъ!

Она такъ забавно, сердито и вмѣстѣ съ тѣмъ граціозно представила жестомъ, что царапаетъ глаза, что старый баронъ восторженно крикнулъ: «великолѣпно», а Феликсъ схватилъ маленькую жестикулирующую розовую ручку и нѣжно прижалъ ее къ своей груди.

— Вѣдь я буду съ тобой, Люсиль! — сказалъ онъ задушевно.

— И другъ Люціанъ не устоитъ передъ такой очаровательной чародѣйкой такъ же, какъ и его сынъ, — засмѣялся старый баронъ, пожирая пламеннымъ взоромъ изящную фигуру дѣвушки въ объятіяхъ молодого человѣка.

— Ну, Феликсъ, когда же отправляешься?

— Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

— Хорошо, такъ значитъ завтра же въ полдень. О нужныхъ бумагахъ мы позаботимся утромъ, — рѣшилъ старый баронъ. — Горничная, которая теперь хнычетъ въ отелѣ, понятно отправится вмѣстѣ съ вами.

— И ты въ самомъ дѣлѣ хочешь такъ покинуть Германію, Феликсъ? — серьезно спросилъ молодой баронъ. — Не повидавшись съ матерью своей невѣсты…

— Ради Бога, что это вы выдумали, дорогой баронъ, — прервала его Люсиль въ ужасѣ. — Вы не знаете мама. Если мы покажемся въ Вѣнѣ, то мы пропали, насъ разлучатъ навсегда, говорю я вамъ. Мама тотчасъ подниметъ шумъ — она поставитъ на ноги всѣ полицію и въ состояніи засадить Феликса въ тюрьму. Она ни за что не дастъ своего согласія на нашъ бракъ, она лучше засодитъ меня въ монастырь… Ухъ, какой ужасъ! Феликсъ, я умоляю тебя не дѣлать этого! Отправимся лучше прямо на корабль.

— Безъ всякаго промедленія, — отвѣчалъ онъ твердо и рѣшительно. — Ты можешь осуждать меня, Арнольдъ. Мнѣ это больно, но я долженъ это перенести, я не позволю вырвать у меня моего счастья. Оттуда я употреблю всѣ усилія, чтобъ примириться, будь увѣренъ въ этомъ.

Онъ съ неудовольствіемъ отвернулся, видя порицаніе въ серьезныхъ глазахъ своего друга.

— Ты, конечно, не можешь меня понять, ты… — онъ хотѣлъ сказать — не любишь, но проглотилъ эти слова при взглядѣ на молодую женщину, которая въ это время поднялась съ мѣста, шумно отодвигая стулъ.

Во время послѣднихъ объясненій у нея на лицѣ появилось выраженіе удивленія и негодованія. Она подошла къ софѣ, обложенной мягкими подушками и стоявшей у самой стѣны, сѣла на нее и прислонилась головой къ рѣзьбѣ, украшавшей стѣну, причемъ одна изъ толстыхъ косъ, пришпиленныхъ на затылкѣ, откололась и упала ей на грудь, но даже это не украсило ее.