«Я не хочу вставать. Я только хочу увидеть тех светлячков».

Мать Рахели не корила ее, а отец, погасший и даже словно укоротившийся от отчаяния и скорби, все разыскивал и расспрашивал и в конце концов вступил в переписку со «знаменитым глазным профессором» из города Вены.

«Если в мире есть хоть один доктор, который может спасти мою дочь и вернуть свет ее глазам, так это именно он», — сказал господин Шифрин Дедушке Рафаэлю.

В те времена слова «знаменитый профессор из Вены» были окружены особым ореолом. Даже мне, хоть я услышал эту историю много лет спустя, чудилось в этих словах какое-то странное и дивное очарование, и в детстве я был уверен, что подобно кибуцу Афиким, где по всем тротуарам расхаживают бодливые племенные быки, и Пардес-Хане, где все люди рыжие, а все женщины лижут мужчинам соски, так и вся Вена — не что иное, как одна большая больница, все ее дома — палаты, и все ее улицы — коридоры, и запах лекарств веет во всех ее парках, а все ее жители — знаменитые профессора, которые растят коров при своих больницах, или опасные больные, которые все время пьют свежее молоко и подвергаются операциям.

Господин Шифрин послал и получил несколько писем и, в конце концов, продал свой дом и свою землю, свой скот и свою мебель и купил билеты на пароход. Мама, которая прислушивалась к разговорам взрослых, и видела продавцов, покупателей и посредников, и поняла, что ей предстоит разлука с Рахелью, не могла найти себе места от страха и гнева.

В школе учитель сказал детям:

— Наша Рахель едет к знаменитому доктору за море, давайте пожелаем ей, чтобы она вернулась к нам здоровой.

И вдруг Мама, страх которой еще более усилился, а чуткость к словам была и без того чрезмерной и которую потрясли все эти «наша» и «за море», вскочила с места и крикнула:

— Это из-за вас она уезжает! Из-за того, что вы ее ударили и выгнали из школы! Из-за вас! И она не вернется к нам никогда!

— Замолчи немедленно, — крикнул учитель, но мочки Маминых ушей уже пылали от гнева, того гнева, который уже тогда невозможно было ни усмирить, ни обуздать.

— Из-за вас! Из-за вас! Из-за вас! Она никогда не вернется! Я знаю! Чтоб вы сдохли! — И она продолжала кричать даже тогда, когда учитель дал ей пощечину, и вытащил ее, извивающуюся и плюющуюся, из класса во двор, и выбросил за ворота на главную улицу мошавы.

Семь дней сидела она со своей подругой, держала ее за руку, читала ей последние книги, как будто нагружая ее припасами на дорогу. Кругом паковали вещи, двигали и выносили мебель, складывали одежду, но две девочки не обращали никакого внимания на эту суету.

А в конце той недели Дедушка Рафаэль запряг лошадей в повозку, помог соседу сложить в нее пожитки и повез семью Шифриных на ближайшую железнодорожную станцию в Цемах.

Две девочки сидели на чемоданах у края повозки, держались за руки и клялись друг другу в верности и тоске.

— Я буду думать о тебе каждый день, — сказала одна.

— Я вернусь к тебе зрячей, — сказала вторая.

Двое отцов разгрузили повозку и понесли узлы и чемоданы в вагон, и Рахель сказала Маме, что хочет прочесть ее лицо пальцами, чего она никогда не делала с тех пор, как ослепла.

— Чтобы запомнить тебя и так тоже, — сказала она.

Она коснулась Маминого лица, скользнула по лбу и вискам, зазубрила переносицу, выучила уголки губ и крылья носа и что-то пробормотала на подбородке.

Они снова обнялись, а потом госпожа Шифрина перенесла свою дочь из повозки в вагон. Рахель потребовала, чтобы ее посадили у окна, потому что слепота уже преподала ей несколько уроков расставанья.