Большая английская карета, запряженная по русскому обычаю тремя косматыми почтовыми лошадьми, трясется, болтается, подскакивает. Быть может, эта повозка с кроватью — теперь единственный его дом? Он отказывается даже остановиться и поесть. Колики вновь донимают его, пронзают насквозь, еще хуже, чем обычно: виновных много — разъезженные дороги, скверная вода, мерзкие постоялые дворы.
К счастью, императрица позаботилась о компании для него: Афанасий Бала — славный и честный малый. Этот веселый парень получил указания присматривать за лохматым патриархом и старается вовсю. В течение путешествия он был невероятно участлив, убеждал нашего героя лечь в постель (а постель в карете была вполне приемлемой), а также склонял его к чтению, еде, болтовне и выпивке. Но сейчас дорога вымотала обоих, и Бала по большей части сидит, сердитый и задумчивый, рядом с Философом, иногда накидывает на него шубу, вытирает забрызганное грязью лицо или сует ему томик Горация. Разумеется, хоть сколько-нибудь продолжительное молчание — противоестественное для нашего героя состояние, он даже не пытается себя насиловать. В его мозгу с лихорадочной скоростью проносятся идеи, требующие немедленного высказывания. Проносятся столь же стремительно, как весенние воды, смывающие лед и несущие его по бурным рекам, мимо которых лежит их мокрый и скользкий путь — вдоль Ливонского побережья.
— Coupole Святого Петра в Риме… — начинает он.
— Coupole? — переспрашивает Бала. — Что это?
— Это то, что над собором. Понимаешь? Что над собором?
— Ангелы? Духи?
— Нет, coupole, tympan.
— Тимпан? Не понимаю, я из Греции.
— Грек? Вы соотечественник Платона?
— Платона?
— Из Греции, но откуда именно?
— Кто, Платон?
— Нет, вы.
— Афины, вы знаете Афины?
— Да, и очень хорошо.
— Вы были там?
— Нет. Я не был нигде, за исключением Санкт-Петербурга. А вы знаете, куда мы направляемся? В Гаагу.
— Гаага?
— Местечко в Голландии. Вы должны проводить меня дотуда.
— Голландия?
— Свободная республика, как города Древней Греции.
— Мы едем в Грецию?
— Мы не едем в Грецию. Мы едем в другую сторону.
— В Германию?
— Нет, не в Германию.
— Мы должны ехать в Германию.
— Тогда не в Берлин. Куда угодно, только не в Берлин.
— А куда?
— Поехали в вольный город Гамбург.
— А где Гамбург?
— Не важно. Скажите, чем вы интересуетесь?
— Всем. Политика. История. Правительство. Закон. Поэзия. Любовь. Особенно любовь.
— Хорошо, Бала. Просто сидите и читайте вашу книгу.
— Я не читать…
О, молодой Бала, конечно, хороший помощник, он приветлив и доброжелателен. Но где же, где же Lui?
На третий день он появляется в карете.
— Вы меня знаете, — говорит он, подпрыгивая на сиденье напротив, — я отъявленный плут, как говорят бургиньонцы. Как вам понравилась императрица?
— Впечатляет. Импульсивная и страстная женщина с очень острым разумом.
— В один прекрасный день подобные женщины объявят равенство полов. Я слышал, у нее выдающиеся способности. Надеюсь, вы их испытали на себе.
— Возможно. Но зачем мне рассказывать об этом вам?
— Я-то вам рассказываю обо всем? А как с Фальконе — поладили?
— Нет, не поладил. Я никогда более не буду говорить с ним. Я выдумал Фальконе.
— Его это, должно быть, здорово раздражает.
— Я превознес его труды до небес, я направил его к Екатерине. Все его концепции были моими. |