— Я превознес его труды до небес, я направил его к Екатерине. Все его концепции были моими.

— Только сам он иного мнения.

— Он заблуждается.

— Сыновей всегда сравнивают с отцами.

— А племянников с дядьями?

— Конечно. Разве вы не испытывали ненависти к отцу?

— Нет. Ну, разве чуть-чуть. Я был тогда молод и глуп. А он глуп и стар.

— И что же?

— Он не принял мой брак.

— Вот вы о чем. Старшее поколение никогда не понимает младшее…

— Нет, он был прав — с одной стороны. А с другой — прав был я.

— Неужели вам никогда не хотелось заключить его в тюрьму?

— Только когда он хотел заключить меня в монастырь.

— Вот так-то. Мертвецы всегда донимают и мучают живых. Тут уж ничего не попишешь. До свидания, мсье Философ. Мне пора в оперу.

Итак, они двигаются вперед, через Нарву и Ревель, из одной губернии в другую, огибая берега Балтики. Вот они у границы. Рига, место, где когда-то давным-давно он предлагал напечатать новую версию «Энциклопедии», французскую, свободную от цензуры. Он в двух шагах от Европы, лихорадка слегка отступила, хотя погода и не улучшилась. И верно, зима здесь ощущается сильнее, ветер кусает больнее, и они чуть было не попали в беду. Двина, обозначающая границу между империями, еще скована крепким льдом. Но тяжести английской кареты он не выдерживает и ломается под колесами, лошади барахтаются в реке, а поток смешанной со снегом воды врывается внутрь, где лежит наш герой. Томик Горация затягивает под лед. Спасает их молниеносная реакция незаменимого и храброго Бала. Стоя по пояс в воде, он сзывает на помощь мужиков с баграми. Он тянет, поднимает, командует опасной операцией — и он же вытаскивает Философа и выносит его на сушу.

Этому несчастью наш герой посвящает поэму, воспевающую спасение философов, причем вирши сами собой пришли ему в голову, когда холодная вода заливала карету: «Муза бессмертной славы, / Муза, мечтающая о лаврах, / Явись ко мне, и мы расскажем / О переправе через бурную Двину». Эти стихи Философ послал императрице. Но злосчастное ледовое происшествие — лишь начало. Английский шедевр каретного искусства определенно не создан для лютой балтийской зимы — и постепенно разваливается. На мосту Миттау карета приходит в полную негодность: она раскололась на мелкие части, сплющилась в бесформенную массу, безнадежно осела на сломанные колесные втулки и не поднимется вовеки. Философ выпал и вторично чуть не погиб, свалившись в реку. И снова его спас Бала. И снова Философ уцелел, хотя на сей раз пропала дорогущая карета. Наш герой посылает в Петербург письмо с извинениями: «Благодаря происшествию на мосту Миттау я оценил бесконечную доброту и преданность мсье Бала. Он обещал самолично рассказать Вашему Императорскому Величеству, как героически боролся я в тот ужасный момент за спасение этой удобнейшей из удобных карет, которую вы мне по своей милости предоставили…» Еще до Гамбурга, проезжая через Кёнигсберг, Данциг, Штеттин, чтобы избежать грозных бранденбургско-прусских юнкеров и домогательств со стороны Философа-Тирана, они ухитрились разбить три кареты.

И только в Гамбурге он почувствовал себя более или менее в безопасности. Здесь устремляются к небу шпили протестантских церквей. Здесь покачиваются в гавани ганзейские корабли и вымазанные дегтем торговые баржи. Здесь звучит славная морская музыка — скрип рангоутного дерева, звон и скрежет якорных цепей. Здесь веселые моряки, здесь гордый и здоровый дух свободного независимого государства. Многочисленные церкви сделали Гамбург центром органной музыки. Здешний капельмейстер — гамбургский Бах — Карл Филипп Эммануэль, талантливый органист (хотя наверняка тоже протеже флейтиста, прусского короля). Но в среде гениев принято, чтобы гости вежливо извещали хозяев о своем прибытии.