Промозглой, туманной ночью, когда мы ожидали очередного поезда на вокзальной платформе, невдалеке показалась компания подвыпивших юнцов. В каких-то нелепых шапках, красных куртках, они выписывали кренделя и орали песни. Я ухватился за ручку одного из наших чемоданов — изготовился, если понадобится, дать отпор. И тут, когда наш поезд наконец подошел, я разобрал, что они поют. Они пели вовсе не «Хорст Вессель», а «Мы все живем на желтой подлодке».

Холокост и после Холокоста

Пер. Л. Беспалова

К немцам я все еще испытываю антипатию. Меня не удручает разрушение Кельна, хоть в том и не было военной надобности. Я радуюсь каждому сбитому немецкому «старфайтеру». Ни одно общественное событие не захватило меня больше, чем охота на Адольфа Эйхмана. Возведение Берлинской стены меня не трогает.

Теперь, поставив точки над «и», с вашего позволения сообщу также, что уже некоторое время читаю воспоминания о Варшавском гетто, Терезинском Paradies-гетто в Чехословакии, Треблинке и Яновском концлагере близ Львова в Польше. Сколько лет прошло, а они все еще вселяют ужас, вызывают ярость — и переваривать их можно лишь малыми дозами.

Взять хотя бы «Скрижали агонии», Варшавский дневник Хаима А. Каплана. Там время, когда немецкие солдаты рыскали по улицам, хватали, избивали евреев, сгоняли девушек для своих грязных забав, разбивали головы детей о фонарные столбы, после того как «окончательное решение» еврейского вопроса в 1942 году вступило в силу и judenrat, пресловутое еврейское «самоуправление», подотчетное нацистам, заставили — для начала — поставлять по 6000 евреев в день для депортации на Восток, вскоре вспоминалось, как славные деньки, деньки разгульного ухарства, что-то вроде странной войны.

Адам Черняков, президент Варшавского judenrat’a, не захотел подписать приказ о депортации — предпочел отравиться. К сожалению, его место не замедлил занять другой. «Депортация дошла до предела, — писал Каплан (действительность оказалась страшнее) 29 июля 1942 года. — С каждым днем число депортированных увеличивается. Нацисты довольны работой еврейской полиции… Эти уголовники — порождение уголовного judenrat’a. Яблоко от яблони недалеко падает. Своими злодеяниями они поганят имя польского еврейства…» Другие, прежде всего герои — мужчины и женщины, — доблестно поднявшие позже обреченное на поражение восстание, прославили тот же самый народ, прославили в веках.

Бесстрашный и пунктуальный Каплан не был писателем, писал он коряво, живую речь передать не умел, ярких подробностей не подмечал, но, как ни странно, это придает его дневнику особую ценность. Там, где искусство было бы не к месту, да и вызывало бы недоверие, дневнику ошеломленного, потрясенного человека веришь полностью. В Варшавском гетто, судя по всему, всегда кишели слухи, слухи обнадеживающие. Муссолини убит. У Гитлера инфаркт. Рузвельт вступает в войну, чтобы защитить евреев. Но ходили и другие слухи — о лагерях смерти, о массовых убийствах, о газовых камерах, только этим слухам мало кто верил.

Терезин, пересылочное гетто для евреев Моравии и Богемии, — о чем говорить — это же совсем другое дело. Немного статистики. Из ста двадцати пяти тысяч с лишним евреев, втиснутых в гарнизонный городок, где могли разместиться всего семь тысяч, тридцать пять тысяч даже не успели перевезти в лагерь уничтожения: они умерли от недоедания и болезней. «В то время, когда евреи в Терезине, — сказал Геббельс, — посиживают в кафе, попивают кофе, лакомятся пирожными и танцуют, нашим солдатам, защищающим отечество, приходится нести все тяготы войны, терпеть бедствия и лишения».