— Поэтому ты с ними больше, чем со мной, разговариваешь, — напоминала она. — Приходишь ко мне, а смотришь на других.

— Это как же понимать — ревнуешь?

— Еще чего? Ревновала бы, так прежде всего скандал устроила, что в Москву по пять писем пишешь. Тоже, вероятно, две-три дуры дожидаются.

— Семь, Верочка, семь, на каждый день по своей. Три блондинки — боковые, четыре шатеночки — законные. Я же примерный отец многих семейств. Любовь — гиря, тянет на дно.

Вера, как ни крепилась, начинала хохотать.

— Ладно. В хороший вечерок выберемся в лес. В субботу.

В субботу девушки пошли в клуб на танцы, а она осталась. В репродукторе зловещий голос Клавдии Шульженко пел что-то довольно милое, Веру пробрала слеза. В таком состоянии ее застал Георгий.

— Протекаешь? — посочувствовал он. — По науке от слез обесцвечиваются глаза. Платочка не надо?

Он присел рядом и обнял ее. Она ответила на поцелуй. Опасливо поглядев на дверь, он потянул Веру на кровать. Она отбежала в сторону.

— Верочка, — уговаривал он. — Украдем полчасика.

— У Нади второй ключ, — предупредила она. — Интересный будет вид, когда она появится без предупреждения. И что это такое — украдем полчасика? У кого украдем?

— У судьбы, конечно. У неблагоприятных обстоятельств.

— У себя, Жора. Все, что с нами — наше, если забыть твоих блондинок и шатенок. Себя обворовывать не хочу.

— Ты такая стала умная, что сил нет. Пойдем, погуляем. Надеюсь, ты не забыла своего обещания?

Вера наряжалась, как в театр, подкрашивала губы и ресницы, взбивала прическу.

— Ничего? — спросила она, стараясь разглядеть в маленьком зеркальце, как лежит сзади платье. — Не морщит?

— Очень даже ничего. Волки и медведи будут в восторге.

Она сделала шаг и остановилась.

— Жора, я этого не люблю. Ты собираешься вести меня на край света, где звери?

Он потянул ее за руку.

— Край света начинается сразу за нашим бараком. А самый страшный здесь зверь — это я. Но ты, кажется, меня уже не боишься.

4

Если край света начинался и не здесь, то, во всяком случае, это была достаточно дикая тайга. Вечернее солнце с трудом пробивалось сквозь синие кроны пихт и кедров, меж стволов было сыро и сумрачно, как в погребе. Вера запуталась в перистом папоротнике, валежник колол ноги. Она ступила на труп великана-кедра, заросшего зеленым мохом, и провалилась, как в яму, сердцевина колоды давно превратилась в труху. На деревьях висели омертвевшие ветви, они вцеплялись в глаза. Георгий с усилием продирался сквозь это кладбище погибших стволов и крон, расшвыривал сучья, притаптывал гнилые пеньки, прокладывал для Веры тропку. Он был окутан, как дымом, едким прахом, серый удушливый шлейф отмечал проложенный им путь. В пыльном воздухе металась мошкара, вспыхивая на свету точечными огоньками.

Через некоторое время Вера взмолилась:

— Жора, не могу я… Давай отдохнем!

Он осмотрелся. В стороне вздымалась круглая шапка холма, поросшего лиственницами. Прибой темнохвойной тайги разбивался у его подножия, здесь начиналось царство света и воздуха. Георгий приободрил Веру:

— Еще полета шагов. Местечко изумительное, вот посмотришь!

Вера свалилась на землю, едва выбрались к холму. Георгий поднялся выше. Тайга лежала вокруг него сплошная и волнистая, как море, она вздымалась валами кедров, рушилась елями в долинки, рыжие сосны перекатывались в ее темноте, как пена на гребнях волн. Мир был величествен и дик.