— Россія… Россія… Изъ Россіи… — отвѣчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ, обращаясь къ женѣ:- Какой радушный турокъ! Смотри, какъ онъ радуется! Не знаетъ, чѣмъ услужить. Ну, садись на коврикъ.

Супруги сѣли на табуреты и придвинулись къ прилавку. Турки усѣлись у ногъ ихъ на циновкѣ и продолжали ѣсть изъ чашекъ. Кафеджи суетился около самовара и заваривалъ чай въ маленькомъ чайникѣ. Нюренбергъ стоялъ на улицѣ и покуривалъ папироску.

— Спросите, откуда у него взялся русскій самоваръ, — сказалъ проводнику Николай Ивановичъ.

Нюренбергъ заговорилъ съ кафеджи по-турецки и потомъ сообщилъ:

— Онъ говоритъ, что здѣсь много продается самоваровъ въ Перѣ въ русскаго магазинѣ. А купилъ онъ его потому, что къ нему очень часто русскіе матросы заходятъ чай пить. Самоваръ у него давно. Онъ говоритъ, что въ самоварѣ скорѣе скипятить горячаго вода, чѣмъ въ чайникѣ на турецкаго таганѣ.

— Глаша! Слышишь! Какой разумный турокъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Но отчего всѣ такъ не поступаютъ здѣсь? Отчего другіе не берутъ съ него примѣръ?

— О, эфендимъ! Здѣсь самоваровъ есть у многаго турецкаго кафеджи, — отвѣчалъ Нюренбергъ. — Вотъ если вы пожелаете съѣздить на кладбище въ Скутари, то тамъ почти у каждаго кафеджи самоваръ.

— Отчего-жъ ты мнѣ раньше не сказалъ! — закричалъ на него Николай Ивановичъ. — А я мучаюсь, терзаюсь, глотая черную англійскую ваксу вмѣсто чая. — Что это такое Скутари? Гдѣ это такой Скутари?

— Черезъ Босфоръ, на Азіатскомъ берегу.

— Въ Азіи? Такъ что-жъ ты шутишь со мной, полупочтеннѣйшій, что ли! Развѣ я про Азію спрашиваю!

И Николай Ивановичъ даже сверкнулъ глазами.

— О, успокойтесь, эфендимъ — улыбнулся Нюренбергъ. — Азія отъ насъ близко. Азія отъ насъ недалеко. Азія отъ вашего гостинница всего полчаса ѣзды. Мы теперь въ Европѣ, а ужъ черезъ Босфоръ будетъ Азія, а нашъ Босфоръ все равно, что ваша Нева.

Николай Ивановичъ слушалъ и не довѣрялъ.

— Вѣрно, вѣрно. Онъ не вретъ… шепнула мужу Глафира Семеновна. — Я учила. Въ пансіонѣ учила… Помню…

Кафеджи, между тѣмъ, разставлялъ чашки на прилавкѣ и блюдцо съ сахаромъ.

LXXVI

Суупруги, сидя у прилавка, пили чай, и Николай Ивановичъ то и дѣло похваливалъ его, говоря:

— Вотъ это чай… Вотъ это настоящій чай. Не вакса какая нибудь англійская, скипяченная.

Чай былъ дѣйствительно превкусный, свѣже заваренный.

Странно было видѣть мужчину, одѣтаго по-европейски и съ нимъ рядомъ нарядную даму въ модной шляпкѣ, сидѣвшихъ въ лавченкѣ уличнаго кафеджи и пившихъ чай, прихлебывая его съ блюдечка. Очень естественно, что прохожіе начали останавливаться и съ удивленіемъ смотрѣть на нихъ. Подскочилъ длинноволосый нищій дервишъ въ грязномъ балахонѣ и съ крикомъ «гу-гу» протянулъ имъ свою чашечку для сбора подаянія. Просила милостыню черномазая, грязная цыганка, у которой торчалъ изъ-за спины ребенокъ, помѣщенный въ кузовкѣ. Пришли торговцы изъ сосѣднихъ лавокъ и тоже остановились, съ любопытствомъ осматривая супруговъ и разспрашивая объ нихъ у стоявшаго тутъ-же Нюренберга. Странно было для всѣхъ, что люди пріѣхали въ щегольской коляскѣ и сидятъ при такой обстановкѣ. Нюренбергъ объяснялъ имъ, какъ могъ, капризъ своихъ кліентовъ. Турецкій гортанный говоръ такъ и стоялъ въ толпѣ. Остановился даже проѣзжавшій мимо черкесъ-всадникъ и присоединился къ разговору.

— Послушайте, Нюренбергъ, разгоняйте пожалуйста публику. Чего это столпились и смотрятъ, какъ на звѣрей какихъ! — сказалъ Николай Ивановичъ проводнику.

Тотъ пожалъ плечами, но крикнулъ что-то по-турецки толпѣ. Кафеджи замахалъ на остановившихся руками и одного изъ любопытныхъ даже отпихнулъ въ плечо, но толпа не расходилась и вдругъ изъ нея раздался русскій ломаный говоръ:

— Здравствуй, господынъ русскый эфендымъ! Изъ Москва прыѣхалы? Поклонъ мой, дюша моя, вамъ! Мы тоже въ Руссый были.