— Пойдемъ скорѣй въ буфетъ! — Хватимъ скорѣй по коньячку. Голова ужасъ какъ трещитъ послѣ вчерашняго! Гдѣ здѣсь буфетъ? Веди скорѣй.

Армянинъ схватился за бока и разразился хохотомъ.

— Ловко, дюша мой! О, какой ты хитрый человѣкъ, эфендимъ! — восклицалъ онъ. — Совсѣмъ хитрый! Какъ хорошо ты послалъ своя жена отъ насъ въ дамскій каюта!

— Да веди-же скорѣй въ буфетъ!

— Пойдемъ, пойдемъ, — потащилъ Карапетъ Николая Ивановича. — Знаешь, дюша мой, когда у меня была жива свой жена, я тоже такъ дѣлалъ. Такъ тоже, какъ ты, дюша мой, эфендимъ.

Николай Ивановичъ такъ торопился, что поскользнулся, оборвался съ двухъ ступеней, и только ухватившись за поручни, не свалился съ лѣстницы.

Вотъ и буфетъ, состоящій изъ стойки съ цѣлой горкой бутылокъ и помѣщающійся во второмъ классѣ. За стойкой феска въ усахъ и съ столь излюбленными турками четками на рукѣ. Тутъ-же керосиновый таганъ съ стоящимъ на немъ громаднымъ мѣднымъ кофейникомъ. На стойкѣ, кромѣ бутылокъ, закуски на маленькихъ блюдцахъ, отпускающіяся къ вину въ придачу: маринованная въ уксусѣ морковь, накрошенные томаты, лимонъ, нарѣзанный на куски, корни сырой петрушки и винныя ягоды.

— Два коньякъ, сказалъ фескѣ съ четками Николай Ивановичъ, показалъ два пальца и прибавилъ, обратясь къ Карапету:- Скажи ему, чтобъ далъ рюмки побольше.

Феска выдвинула два объемистыхъ бокальчика изъ толстаго стекла и налила ихъ на половину коньякомъ.

— Что-жъ онъ половину-то наливаетъ? Что за манера такая! — снова сказалъ Карапету Николай Ивановичъ.

— Это турецкаго учтивость, дюша мой. Здѣсь всегда такъ… — пояснилъ Карапетъ. — Пей.

— Хороша учтивость! Налилъ полъ-рюмки, а возьметъ за цѣльную.

— Нѣтъ, нѣтъ, онъ и возьметъ, сколько надо. Такъ и цѣна тутъ за полъ-рюмка.

Они выпили.

— Надо повторить, — торопился Николай Ивановичъ, закусывая лимономъ, потребовалъ еще, выпилъ, просилъ Карапета скорѣй расчитаться за выпитое и побѣжалъ въ первый классъ, гдѣ и помѣстился смиренно на складномъ желѣзномъ стулѣ.

Только что онъ успѣлъ прожевать корку лимона, какъ уже появилась Глафира Семеновна.

— Была и видѣла, — сообщила она мужу о женской каютѣ. — Ничего особеннаго въ этихъ турчанкахъ. Намазаны такъ, что съ лица чуть не сыплется. И всѣ что нибудь жуютъ: или фисташки, или карамель. А гдѣ-же нашъ армяшка? — спросила она.

— Здѣсь, здѣсь, мадамъ, барыня сударыня, — откликнулся сзади ея Карапетъ. — Сейчасъ Скутари. Пойдемъ на палубу. Сейчасъ намъ выходить, дюша мой.

Пароходъ убавлялъ ходъ.

LXXXVIII

Въ Скутари сошла добрая половина пассажировъ парохода. Съ супругами Ивановыми много вышло турецкихъ женщинъ съ ребятишками. Нѣкоторыя несли грудныхъ ребятъ. Двѣ женщины свели съ парохода подъ руки третью женщину, очевидно, больную, тоже закутанную. Выйдя на берегъ, она тотчасъ-же сѣла отдыхать да какой-то ящикъ съ товаромъ.

— Эти всѣ турецкій бабы къ святымъ дервиши пріѣхали, указалъ Карапетъ на женщинъ. — Онѣ пріѣхали съ больнаго дѣти, чтобы дервиши вылечили ихъ черезъ свой святость. Вотъ и эта самая больнаго женщина сюда затѣмъ-же привезли. Мы сейчасъ будемъ видѣть, мадамъ, какъ дервиши будутъ лечить ихъ.

— Но вѣдь мы пріѣхали для кладбища, чтобъ кладбище посмотрѣть, замѣтила Глафира Семеновна.

— Гдѣ кладбище — тамъ и дервиши будутъ. Они начнутъ служить сначала своя мусульманскаго обѣдня, а потомъ лечить будутъ.

Глафира Семеновна взглянула въ, лицо говорившаго армянина.