— Къ какой пристани теперь подъѣзжаемъ? — спросилъ Николай Ивановичъ армянина.

— О, самаго знаменитаго пристань, знаменитаго мѣста! Буюкдере. Тутъ все посланники живутъ и аристократы отъ дипломатическій корпусъ. Здѣсь ихъ дачи и лѣтомъ они всѣ тутъ живутъ, — отвѣчалъ армянинъ.

— Съ особеннымъ удовольствіемъ выпью передъ такимъ мѣстомъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ.

XCIV

— Вотъ дворцы отъ посланники… Разъ, два, три, четыре… Смотри на моя рука… — указывалъ Карапетъ Николаю Ивановичу на высокій европейскій берегъ. — Это мѣсто, гдѣ дворцы отъ посланники, называется Терапія, дюша мой… Самый здоровы мѣсто и за того тутъ нѣмецки, французски, англійски и тальянски посланниковъ живутъ. Видишь, дюша мой, эфендимъ, какого красиваго мѣсто!

— Вижу… — равнодушно отвѣчалъ Николай Ивановичъ и спросилъ:- Но что-же коньяку-то? Куда это виночерпій провалился?

— Сейчасъ, сердце мое. Фу, какой ты безъ терпѣнія! Подойдемъ къ пристань Буюкдере и коньякъ будетъ.

Наконецъ, пароходъ ударился бортомъ въ деревянную пристань Буюкдере. Двѣ рюмки съ коньякомъ стояли уже на скамейкѣ, поставленныя слугой кабакджи.

— За Европу! — воскликнулъ Николай Ивановичъ, схватилъ рюмку и опорожнилъ ее.

— Слушай! — слезливо крикнула Глафира Семеновна мужу. — Если ты не бросишь пьянствовать, сегодня-же вечеромъ я буду жаловаться на тебя нашему консулу или посланнику.

— Ого-го! Да мы за здоровье консуловъ-то и посланниковъ сейчасъ и выпили, — отвѣчалъ тотъ и шепнулъ армянину:- Теперь опять къ азіатскому берегу поѣдемъ?

— Да, дюша мой, — кивнулъ Карапетъ.

— Надо почетъ Азіи повторить, а то объ одной азіатской хромать будемъ. Закажи-ка слугѣ еще по одной мастикѣ… Только потише, чтобы жена не слыхала, — шепнулъ Карапету Николай Ивановичъ.

Пароходъ опять отошелъ отъ пристани. Босфоръ съуживался. Живописные виды то на европейскомъ, то на азіатскомъ берегу чередовались. Проходили мимо старыхъ укрѣпленій, мимо развалинъ византійскихъ построекъ, но Николай Ивановичъ мало обращалъ на нихъ вниманія. Онъ ждалъ, когда пароходъ пристанетъ къ азіатскому берегу, а послѣ Буюкдере, какъ на зло, слѣдовали двѣ европейскія пристани Мезаръ-Бурунъ и Ени-Махале. Николай Ивановичъ началъ сердиться.

— Но отчего ты не предупредилъ меня, что будутъ европейскія пристани, — говорилъ онъ Карапету. — Я потребовалъ бы европейской выпивеи.

— Да что-же тутъ такого, эфендимъ! Можно и около европейскаго берегъ азіятскаго водка выпить, — отвѣчалъ Карапетъ.

— Ты думаешь? Порядка никакого не будетъ. Системы нѣтъ. А впрочемъ… Валяй! Мы вотъ что сдѣлаемъ: Европѣ Азіей честь отдадимъ, а Азіи Европой…

— Вѣрно, дюша мой. Какой ты умный, дюша мой, эфендимъ!

Карапетъ позвонилъ въ электрическій звонокъ, ведущій съ палубы въ буфетъ, и передъ самой пристанью Ени-Махале, какъ изъ земли выросъ буфетный слуга съ рюмками мастики. Николай Ивановичъ схватилъ рюмку и воскликнулъ, обратясь къ берегу:

— Привѣтъ Европѣ!

Но только что онъ успѣлъ выпить содержимое, какъ сзади его раздался пронзительный крикъ Глафиры Семеновны: «Охъ охъ! Умираю…» Николай Ивановичъ обернулся и увидалъ жену откинувшеюся на спинку скамейки съ склоненной на бокъ головой.

— Здравствуйте! Обморокъ! Карапеша, бѣги за водой, — проговорилъ онъ и подскочилъ къ женѣ, спрашивая:- Глашенька! Что съ тобой! Съ чего ты?..

— Прочь поди, прочь, мерзавецъ, пьяница… — шептала она.

Николай Ивановичъ откинулъ съ лица ея вуаль. Лицо было блѣдно и глаза были закрыты.