— Удивительно, здѣсь свобода духовенству! воскликнула Глафира Семеновна.

Экипажъ сталъ съѣзжать съ моста. Его окружили три косматыя цыганки въ пестрыхъ лохмотьяхъ, съ грудными ребятами, привязанными за спинами, протягивали руки и кричали:

— Бакшишъ, эфенди, бакшишъ!

Одна изъ цыганокъ вскочила даже на подножку коляски.

— Прочь! Прочь! махнулъ ей рукой Николай Ивановичъ.

Дабы отвязаться отъ нихъ, проводникъ кинулъ имъ на доски моста мѣдную монету. Цыганки бросились поднимать монету.

Экипажъ въѣхалъ на берегъ Галаты.

XLIX

— Вотъ ужъ здѣсь европейская часть города начинается, сказалъ проводникъ Нюренбергъ, когда экипажъ свернулъ на набережную. — Галата и Пера — это маленькаго Парижъ съ хорошаго кускомъ Вѣны. Въ гостинницу, въ магазинъ, въ контору или въ ресторанъ и въ кафе войдете — вездѣ по-французски или по-нѣмецки разговариваютъ. Но большаго часть — по-французски. Тутъ есть даже извощиковъ, которые по-французски понимаютъ, лодочники и тѣ будутъ понимать, если что нибудь скажете по-французски. Совсѣмъ турецкаго Парижъ.

— А по-русски понимаютъ? спросилъ Николай Ивановичъ проводника.

— Отъ лодочниковъ есть такого люди, что и русскаго языка понимаютъ. Галата и Пера — весь Европа. Тутъ на всякаго языкъ разговариваютъ. Тутъ и англичанскій народъ, тутъ итальянскаго, тутъ и ишпанскаго, и датскаго, и голандскаго, и шведскаго, греческаго, армянскаго, арабскаго. Всякаго языкъ есть.

Отъ самаго моста шла конно-желѣзная дорога съ вагонами въ одинъ ярусъ, но въ двѣ лошади, такъ какъ путь ея лежалъ въ гору. Вагоны были биткомъ набиты, и разношерстная публика стояла не только на тормазахъ, но даже и на ступенькѣ, ведущей къ тормазу, цѣпляясь за что попало. Кондукторъ безостановочно трубилъ въ мѣдный рожокъ.

— Смотри, арапъ, указала Глафира Семеновна мужу на негра въ фескѣ, выглядывающаго съ тормаза и скалившаго бѣлые, какъ слоновая кость, зубы.

— О, здѣсь много этого чернаго народъ! откликнулся проводникъ. — У нашего падишахъ есть даже цѣлаго батальонъ чернаго солдатовъ. Чернаго горничныя и кухарки… и няньки также много. Самаго лучшаго нянька считается черная. Да вонъ двѣ идутъ, указалъ онъ.

И точно, по тротуару, съ корзинками, набитыми провизіей, шли двѣ негритянки, одѣтыя въ розовыя, изъ мебельнаго ситца, платья съ кофточками и въ пестрыхъ ситцевыхъ платкахъ на головахъ, по костюму очень смахивающія на нашихъ петербургскихъ бабъ-капорокъ съ огородовъ.

Къ довершенью пестроты, по тротуару шелъ, важно выступая, босой арабъ, весь закутанный въ бѣлую матерію, съ бѣлымъ тюрбаномъ на головѣ и въ мѣдныхъ большихъ серьгахъ.

Дома на набережной Галаты были грязные, съ облупившейся штукатуркой и сплошь завѣшанные вывѣсками разныхъ конторъ и агенствъ, испещренными турецкими и латинскими надписями. Кой-гдѣ попадались и греческія надписи. Глафира Семеновна начала читать фамиліи владѣльцевъ конторъ и черезъ вывѣску начали попадаться Розенберги, Лиліентали, Блуменфельды и иные берги, тали и фельды.

— Должно быть все жиды, сказалъ Николай Ивановичъ и крикнулъ проводнику: — А евреевъ здѣсь много?

— О, больше, чѣмъ въ россійскаго городѣ Бердичевъ! отвѣчалъ тотъ со смѣхомъ.

— А вы сами еврей?

— Я? замялся Нюренбергъ. — Я американскаго подданный. Мой папенька былъ еврей, моя маменька была еврейка. а я свободнаго гражданинъ Сѣверо-Американскаго Штаты.

— А я думалъ — русскій еврей. Но отчего-же вы говорите по-русски?

— Я родился въ Россіи, въ Польшѣ, жилъ съ своего папенька въ Копенгагенъ, поѣхалъ съ датскаго посольства въ Петербургъ, потомъ перешелъ въ Шведскаго консульство въ Америку. Попалъ изъ Америки въ Одессу и вотъ теперь въ Константинополѣ. Я и въ Каиръ изъ Египтѣ былъ.