Когда шла по улице, на нее оглядывались, и Артюше это очень нравилось. Фигура у нее была гибкая, как у девушки, каштановые волосы небрежно схвачены гребнем на затылке. Даже трудно себе было представить, что у нее такой большой сын, почти юноша.

Она работала секретарем в Художественном фонде. У нее было много знакомых художников; само собой, за ней ухаживали, провожали до дома, приглашали в рестораны, в театры, без конца звонили по телефону. Но она была ко всем одинаково равнодушна.

— Это все несерьезно, — говорила она. — Я им всем нужна так, для разнообразия, они думают — я не понимаю…

И пренебрежительно кривила красивые яркие губы.

Потом в дом зачастил Кирилл Константинович Северцев. Он был вдовец, уже немолодой, невзрачный, с усталым лицом и всегда прищуренными глазами.

Кирилл Константинович работал реставратором в Третьяковской галерее. Артюша с матерью жили на Якиманке, неподалеку от Третьяковки, и Кирилл Константинович каждый вечер аккуратно навещал их.

Он старался чем мог помочь матери: то пойдет в магазин за покупками, то начнет исправлять радиоприемник, то вызовется заклеить окна на зиму.

Мало-помалу он стал в доме своим человеком и уже привычно ходил на кухню, готовил ужин, мыл посуду, не обращая внимания на смешки и косые взгляды соседок.

Мать Артюши иной раз недовольно замечала ему:

— Чего вы беспокоитесь, в самом деле?

— Мне так хочется, — отвечал он.

Она пожимала плечами. Что ж, раз ему хочется!..

Он был одинок, ему надо было хоть изредка почувствовать себя необходимым кому-то, и он искренне благодарен ей за то, что она разрешила ему заботиться о ней.

Однажды, когда она болела гриппом, он сбегал в аптеку, принес лекарство, потом приготовил ей поесть, прибрал в комнате, сел возле ее постели и сухой жесткой ладонью легонько провел по ее голове.

— Вам тяжело одной, Лидия Павловна…

— Ну и что! — неохотно отозвалась она.

Он молчал, не спуская с нее прищуренных глаз. Она отвернулась к стенке. Он тихо встал.

— Вы спите, а я пока покурю в коридоре…

Пришел из школы Артюша. Увидел Кирилла Константиновича, недовольно сдвинул брови.

— Будешь кушать? — спросил Кирилл Константинович.

— Нет, — коротко ответил Артюша.

Он быстро выбежал из комнаты, бросив на ходу матери:

— Я к ребятам…

Он шагал по двору, хмуро глядя в освещенные окна комнаты.

«Что ему надо? Зачем он к нам приходит, ну зачем? «Будешь кушать?» А ему что за дело? Кто он мне?..»

Когда Артюша вернулся домой, Кирилла Константиновича уже не было. Мать лежала в постели, не спала — видно, поджидала сына. Глаза ее блестели, щеки были розовые и, должно быть, горячие.

— У тебя, по-моему, жар, — сказал Артюша.

Мать жестом подозвала его к себе.

— Ну что? — спросил Артюша.

Глаза матери медленно наполнились слезами. Но она не произнесла ни слова.

— Ты что, мама? — спросил Артюша.

Внезапно он все понял. Все сразу.

— Как хочешь, — сказал он, отвернувшись. — В конце концов твое дело.

Она все смотрела на него, а слезы текли из ее глаз и по вискам скатывались на подушку.

— Как хочешь, — уже мягче повторил Артюша.

Она была еще хороша и выглядела много моложе своих лет, и он вдруг подумал, что когда-нибудь, может быть даже скоро, она состарится, на нее перестанут смотреть на улице, и ей будет суждена одинокая, никем не согретая старость.

Она взяла его руку, пожала ее тонкими, горячими пальцами.