– Куда же мы с вами забрели! Может быть, это и не худо; только, знаете, шла‑то я совсем не сюда.

– Вы шли домой?

– Да, и я уже опаздывала. Я должна была успеть к ужину.

– А вы до сих пор не ужинали?

– Ну конечно же, нет!

– Так, значит, вы ничего не ели весь…

На лице его сразу изобразилось такое необыкновенное участие, что она рассмеялась.

– Весь день? Да, едим‑то мы там один раз. Но это было давно. Поэтому сейчас я должна с вами попрощаться.

– Ах, какая жалость! – воскликнул он очень чудно, – вместе с тем в голосе его было столько непосредственности и явного огорчения и отрешенности – он как бы признавался, что бессилен ее удержать, – что она тут же прониклась уверенностью, что он все понял. Он все еще смотрел на нее полными участия глазами и, однако, не говорил того, чего – она это твердо знала – он бы все равно никогда не сказал. Она знала, что он никогда не сказал бы: «Ну так давайте поужинаем вместе!» Но убедиться в том, что это оказалось действительно так, было для нее настоящим праздником.

– Помилуйте, я ничуть не проголодалась, – продолжала она.

– Нет, должно быть, ужасно проголодались! – возразил он, но продолжал меж тем сидеть на скамейке так, как будто, в общем‑то, обстоятельство это все равно не могло повлиять на то, как он проведет свой вечер. – Мне всегда хотелось, чтобы когда‑нибудь представился случай поблагодарить вас за все беспокойство, которое я так часто вам причиняю.

– Да, знаю, – ответила она, произнеся эти слова со значением куда более глубоким, чем могла содержать притворная скромность. Она сразу же увидела, что он изумлен и даже несколько озадачен тем, что она простодушно с ним согласилась; но для нее самой все это прежде причиненное ей беспокойство теперь, в эти быстротекущие минуты (ведь, может быть, они никогда уже не повторятся), было горсткой золота, зажатой в руке. Конечно, он может сейчас, взглянув на эту горстку, потрогав, выбрать только какие‑то крупицы. Но если он понял хоть что‑то, он должен понять все.

– По‑моему, вы уже отблагодарили меня с лихвой. – Ее охватил ужас при мысли о том, что. он может истолковать это как намек на какое‑то вознаграждение. – Как это странно, что вы оказались здесь в тот единственный раз, когда я…

– В тот единственный раз, когда вы проходили мимо моего дома?

– Да, представьте, ведь у меня не так‑то много свободного времени. Мне надо было сегодня зайти в одно место.

– Понимаю, понимаю, – он уже столько всего знал о ее работе. – Это, должно быть, ужасная скука для молодой девушки.

– Вы правы; только не думаю, чтобы я страдала от этого больше, чем мои сослуживцы, а ведь вы могли убедиться, что они‑то не молодые девушки! – Она просто пошутила, однако сделано это было с умыслом. – Человек ко всему привыкает, и есть должности куда более противные. – Она очень тонко ощущала прелесть того, что, во всяком случае, не докучает ему. Хныкать, перечислять свои обиды – это было бы к лицу какой‑нибудь официантке или женщине легкого поведения, а с нее достаточно и того, что она сейчас сидит с ним так, как сидела бы одна из таких женщин.

– Если бы у вас была другая работа, – заметил он минуту спустя, – нам с вами, может быть, никогда не привелось бы познакомиться.

– Да, пожалуй. И, уж конечно, познакомиться так вот мы не могли бы.

Потом, продолжая держать свою горстку золота в руке и как бы гордясь сокровищем своим, с высоко поднятой головой она продолжала сидеть неподвижно – она могла только улыбаться.