– Но я не говорил, что буду звонить в Вашингтон. – От воинственного гнева я как‑то незаметно скатился на угрюмую оборонительную позицию.

– Спорим, что говорил! – Она поглядела мне в лицо и засмеялась, когда убедилась, что была права. – Ну, ты видишь? Ну признай, разве это не первоклассный образчик журналистского искусства?

Она гордилась своим творением и хотела, чтобы я, ее жертва, похвалил ее. Она была похожа на помесь ухоженной кошечки и хорошо откормленного щенка и смотрела, ожидая, что я порадуюсь тому, как ловко и умело она вонзила нож мне в спину.

Я пришел в этот дом, кипя от ярости, желая только одного: выплеснуть свой гнев на Сондру Флейш и тем облегчить душу. Если бы в ее поведении я почувствовал хотя бы намек на раскаяние или, напротив, она повела бы себя вызывающе, я бы осуществил свое намерение без всякого колебания. Но эта ее гордость за свой поступок, это ее требование одобрения с моей стороны, уподобляющее ее ученым‑атомщикам, которые гордились изобретением “чистой” бомбы, полностью сбили меня с толку. Я полагаю, в нашем мире найдется немало таких людей, которых нисколько не беспокоит моральная сторона их работы и которые озабочены лишь тем, чтобы умело ее выполнить. А если жертва возражает – особенно если она возражает с позиций эксцентричной и устарелой морали, – они огорчаются, что эта самая жертва не говорит “Туше!”.

До меня никак не доходила простая мысль, что Сондра безнадежно погрязла в своем эгоизме и мой гнев способен только ее удивить; и это в какой‑то момент совершенно выбило меня из колеи. Я не искал справедливости в этом доме – понимал, что это невозможно, – но я жаждал мести. Я хотел заставить Сондру Флейш понять, как отвратительно она поступила, так, чтобы, покидая этот дом, я почувствовал, что ее терзают угрызения совести. Но, увидев ее, я понял, что мои надежды тщетны. Но я по‑прежнему жаждал отмщения, и внезапно меня осенило. Ее задело только одно из моих высказываний, только одно.

Замечательно. Существует не один способ сквитаться даже с кошкой.

– Кстати, – сказал я, – статья отнюдь не является первоклассным образцом журналистского искусства. Я бы сказал, что она написана на уровне учащегося четвертого класса.

Ее улыбка вспыхнула и тут же погасла, она отступила чуть в сторону и испытующе смотрела на меня, стараясь понять, не шучу ли я. Потом она взяла себя в руки и сказала:

– Это ты говоришь со злости.

– Нет, это действительно так, – сказал я, на этот раз совершенно спокойно и даже сочувственно, подавив в себе возмущенного моралиста. – Вот дай я тебе покажу. – Я взял у нее газету, пробежал глазами статью и продолжал:

– Вот, например, посмотри: “Эта и другие сомнительные угрозы была...” – ты видишь, подлежащее и глагол не согласуются, должно быть “были”, а не “была”.

Она нахмурилась было, но потом нетерпеливо тряхнула головой.

– Как у меня, звучит лучше, – ответила она.

– Нет, хуже. – Я перевел взгляд на другое место в статье. – А вот другое место...

Но она не пожелала меня слушать и поспешила закончить неприятный для нее разговор:

– Ты просто придираешься. Так тоже можно сказать.

– Сказать‑то можно, но писать так не годится, – не унимался я и продолжал анализировать фразу за фразой теперь уже с точки зрения стиля. – А посмотри, какой у тебя бедный словарь! Без конца мелькают одни и те же слова.

Теперь уже на ее лице не оставалось и следа самодовольства.

– Откуда ты выискался, такой пурист?

– Ну, если ты собираешься и дальше писать, тебе предстоит основательно усовершенствовать свой стиль и научиться правильно строить предложения.