– Вряд ли, – искренне признался Семенов. – Предвижу серьезные, но преодолимые трудности.

– Ситуация знакомая, сам не раз преодолевал… Честно, Сергей, мне бы хотелось, чтобы Восток расконсервировал именно ты. Но – ты знаешь меня, не обижусь – скажи слово, и пойдет другой.

– Не скажу, Петр Григорьич…– Семенов покачал головой. – Предложили бы любое другое дело – может, и сказал бы. А на Восток пойду. За честь и доверие большое спасибо!

– Заговорил… как стенгазета… Ты мне станцию оживи, чтоб задышала и запела, – тогда сам тебе спасибо скажу… Ну, к делу. «Обь» через месяц с небольшим уходит, времени, сам понимаешь, у тебя в обрез. Что надо будет, сразу ко мне, Востоку все отдам – любого человека из экспедиции, кого хочешь. Займись в первую очередь людьми, особенно первой пятеркой, которая будет расконсервировать станцию. Помнишь, Георгий Степаныч говорил: «Товарища по зимовке выбирай – как жену выбираешь. Жизнь твоя от него зависит». Ну, иди. Не завидую тебе, нешуточное дело – на второй год подряд увольнительную получить!

Семенов вышел из кабинета, в голове у него гудело, как после доброго стакана спирта. В приемную уже набилось много людей, ктото из них приветливо произнес:

– С возвращением, Сергей Николаич!

Семенов рассмеялся, извинился за непонятный товарищу смех и быстро пошел в гостиницу: Вера, небось, уж заждалась.

Этюд из личной жизни полярника

Оркестр неожиданно заиграл полузабытую мелодию, и они пошли танцевать.

– Этот вальс постарел вместе с нами, – сказала Вера, – У него такие же морщины, как у меня.

– Ты очень красива, – сказал Семенов. – Прости, я стал совсем неуклюж.

Сердце мое, не стучи, Глупое сердце, молчи…

– Какая она грустная. – Вера кивнула на певицу. – Наверное, жена полярника или моряка.

– Вернемся, на нас смотрят. Я разучился танцевать.

– На твоих ногах уже унты?

Их столик был расположен удачно, в дальнем и тихом углу.

– Не пей больше, Сережа.

– Сегодня коньяк для меня – вода. Улыбнись, прошу тебя. Будь как на той фотокарточке, которая на обоих полюсах со мной прозимовала.

– Ты любишь ее, а не меня, твоя жизнь прошла с ней… Мы женаты пятнадцать лет, из них дома ты был четыре с половиной года.

– Четыре года и восемь месяцев, родная моя Пенелопа.

– Я не Пенелопа, Сережа. Пенелопа сделала ожидание своей профессией. Она могла это себе позволить, ей не надо было спешить на работу, бегать в кулинарию и кормить детей.

– Но ты же знаешь…

– Знаю… Знаю все, что ты скажешь. И призвание, и наука, и высокие широты…

– Через это я уже прошел, дорогая. Но Восток..

– И это знаю… Я сто раз обмирала по ночам, когда представляла тебя там, в этой космической стуже. Да, Восток – твое детище, Сережа. Но ведь, кроме этого детища, которое можно законсервировать, у нас есть двое детей, которых законсервировать нельзя… И самое грустное для них, что я все понимаю и не лягу у порога, чтобы удержать тебя.

– Спасибо.

– Нынешний год високосный.

– Это так важно?

– На один день больше ждать.

– Один день!

– Не день, сутки. С каждым годом все тяжелее, Сережа… Наверное, возраст.

– Ты для меня всегда двадцатилетняя.

– Только для тебя.

– Этого мало?

– Много. – Вера взъерошила ему волосы.