И все люди в трактире замерли, точно прислушиваясь к давно забытому, что было дорого и близко им.

Когда Клещов, кончив песню, скромно опускался на стул, трактирщик, подавая ему стакан вина, говорил с улыбкой удовольствия:

- Ну, конешно, хорошо! Хоша ты не столь поешь, сколько рассказываешь, однако - мастер, что и говорить! Иного - никто не скажет...

Клещов, не торопясь, пил водку, осторожно крякал и тихо говорил:

- Спеть всякий может, у кого голос есть, а показать, какова душа в песне,- это только мне дано!

- Ну, не хвастай, однако!

- Кому - нечем, тот не хвастает,- всё так же тихо, но более упрямо говорил певец.

- Заносчив ты, Клещов! - с досадой восклицает трактирщик.

- Выше своей души не заношусь...

А в углу рычал мрачный октавист:

- Что понимаете в пении сего безобразного ангела вы, черви, вы, плесень?

Он всегда и со всеми был не согласен, против всех спорил, всех обличал, и почти каждый праздник его жестоко били за это и певчие и все, кто мог, кто хотел.

Трактирщик любит песни Клещова, но терпеть не может самого певца; жалуется всем на него и явно ищет унизить шорника, посмеяться над ним; это знают и завсегдатаи трактира и сам Клещов.

- Хорош певец, да кичлив, и надо его одернуть,- говорит он, и некоторые гости соглашаются с ним.

- Это - верно, заносчив парень!

- Чем заносится? Голос - от бога, не сам нажил! Да и велик ли голос-то? - упрямо твердит трактирщик. Согласная публика вторит ему:

- Верно, тут не голос, а больше - уменье.

Однажды, когда певец, остыв, ушел, трактирщик стал уговаривать Лысуху:

- Вот тебе бы, Марья Евдокимовна, побаловать с Клещовым-то, помотала бы ты его маленько, а? Чего тебе стоит?

- Кабы я помоложе была,- усмехаясь, сказала торговка.

Трактирщик горячо и громко закричал:

- Что молодые умеют? А ты - возьмись! Поглядеть бы, как он завился вокруг тебя! В тоску бы его вогнать, вот он запел бы, а? Возьмись, Евдокимовна, поблагодарю, эй?

Но она не бралась. Большая, дебелая, она, опустив глаза и перебирая пальцами бахрому платка на груди, однообразно и лениво говорила:

- Тут - молодую надо. Кабы я моложе была, ну - не задумалась бы...

Почти всегда трактирщик старался напоить Клещова, но тот, спев две-три песни и выпив за каждую по стакану, тщательно окутывал горло вязаным шарфом, туго натягивал картуз на вихрастую голову и уходил.

Нередко трактирщик выискивал соперников Клещову; споет шорник песню, а он, похвалив его, говорит, волнуясь:

- Тут, кстати, еще один поющий пришел! Нуте-кась, пожалуйте, покажите себя!

Поющий иногда показывал хороший голос, но я не знаю случая, чтобы кто-нибудь из соперников Клещова спел так же просто и задушевно, как умел петь этот маленький, неказистый шорник...

- Н-нда,- не без сожаления говорил трактирщик,- это, конешно, хорошо-о! Главное - голос тут, а вот - душа-то...

Публика посмеивалась:

- Нет, шорника не одолеть, видно!

А Клещов, поглядывая на всех из-под рыжих клочковатых бровей, спокойно и вежливенько говорил трактирщику:

- Балуете вы. Супротив меня не найти вам певца, как у меня дарование от бога...

- Мы все - от бога!

- Разоритесь на вине, а не найдете... Трактирщик багровел и бормотал:

- Как знать, как знать...

А Клещов настойчиво доказывал ему:

- Еще я скажу вам, что пение - это, например, не петушиный бой...

- Да знаю я! Чего ты пристаешь?

- Я не пристаю, я только доказываю: коли песня - забава, это уж - от лукавого!

- Да будет! Лучше спой еще.