- Честной народ, которые - в карты играют! В стуколку, в три листика, в ремешок, эй! Утешное дело - карта, сидя можно деньги взять, купеческое занятие...

Я заметил, что он редко говорит: хорошо, плохо, скверно, но почти всегда: забавно, утешно, любопытно. Красивая женщина для него - забавная бабочка, хороший солнечный день - утешный денёк. А чаще всего он говорил:

- Наплевать!

Все считали его лентяем, а мне казалось, что он делает свою трудную работу перед топкой, в адской, душной и вонючей жаре, так же добросовестно, как все, но я не помню, чтобы он жаловался на усталость, как жаловались другие кочегары.

Однажды у старухи пассажирки кто-то вытащил кошель с деньгами; было это ясным, тихим вечером, все люди жили добродушно и мирно. Капитан дал старухе пять рублей, пассажиры тоже собрали между собою сколько-то; когда деньги отдали старухе, она, крестясь и кланяясь в пояс людям, сказала:

- Родимые - тут на три целковых с гривенником лишку вышло противу моих-то!

Кто-то весело крикнул:

- Бери всё, бабка, чего зря звонить? Трёшница никогда не лишняя...

Кто-то складно сказал:

- Деньги - не люди, лишними не будут...

А Яков подошёл к старухе и предложил серьёзно:

- Давай мне лишнее-то, я в карты сыграю!

Публика засмеялась, думая, что кочегар шутит, но он стал настойчиво уговаривать смущенную старуху:

- Давай, бабка! На кой тебе деньги? Тебе завтра - на погост...

Его прогнали, изругав; он, покачивая головою, говорил мне с удивлением:

- Чудак народ! Чего бы путаться в чужое дело? Ведь она сама объявила деньги ей лишние! А меня бы трёшка утешила...

Деньги, должно быть, очень забавляли его своей внешностью, разговаривая, он любил чистить серебро и медь о штаны, а высветлив монету до блеска и пошевеливая бровями, разглядывал её, держа в кривых пальцах перед курносым лицом. Но он был не жаден на деньги.

Однажды он предложил мне играть с ним в стуколку, я не умел.

- Не умеешь? - удивился он. - Как же ты? А ещё грамотен! Надо тебя обучить. Давай играть внарошку, на сахар...

Он выиграл у меня полфунта пилёного сахару и всё прятал куски за мохнатую щёку, потом, найдя, что я умею уже играть, предложил:

- Теперь давай всерьез играть, на деньги! Есть деньги?

- Есть пять рублей.

- А у меня два с гаком.

Разумеется, он живо обыграл меня. Желая отыграться, я поставил на кон поддёвку в пять рублей и - проиграл, поставил новые сапоги в трёшницу тоже проиграл. Тогда Яков сказал мне недовольно, почти сердито:

- Нет, ты играть не можешь, больно горяч - сейчас поддевку долой, сапоги! Это мне не надо. На-ко, возьми обратно одёжу и деньги возьми, четыре целковых, а рубль - мне за науку... Ладно ли?

Я был очень благодарен ему.

- Наплевать! - сказал он в ответ на мои благодарности. - Игра - это игра, забава, значит, а ты словно в драку лезешь. Горячиться и в драке не надо - бей с расчётом! Чего там горячиться? Ты - молодой, должен держать себя крепко. Раз - не удалось, пять - не удалось, семь - плюнь! Отойди. Простынешь - опять валяй! Это - игра!

Мне он всё более нравился и не нравился. Иногда его рассказы напоминали бабушку. Было в нём много чего-то, что привлекало меня, но резко отталкивало его густое, видимо, на всю жизнь устоявшееся, равнодушие к людям.

Как-то раз, на закате солнца, пьяный пассажир второго класса, дородный купец-пермяк, упал за борт и, барахтаясь, поплыл по красно-золотой водной дороге. Машину быстро застопорили, пароход остановился, пустив из-под колёс облако пены, красные лучи заката окровавили её; в этой кипящей крови, уже далеко за кормой, бултыхалось тёмное тело, раздавался по реке дикий крик, потрясавший душу. Пассажиры тоже орали, толкаясь, наваливаясь на борта, сгрудившись на корме. Товарищ утопавшего - тоже пьяный, рыжий и лысый - бил всех кулаками, прорываясь к борту, и рычал:

- Прочь! Я его сейчас достигну.