— Ты что, здесь на всю жизнь решила окопаться? — завопил зверек, особенно раздосадованный словом «подсолнушки».

— Федь, — заморгала зверюша, — а какой у нас есть выбор?

— Сдохнуть, — сердито ответил зверек, отворачиваясь к стенке, на которой начали распускаться листья, и подтыкая под себя Илькино клетчатое одеяло.

Илька отыскала коробочку с надписью «семена», взяла ножик, чтобы выстругать себе палку-копалку, и пошла сеять. Зверек Федя полежал без сна, помаялся совестью — и пошел к ручью: попытаться наловить рыбы. На обед Илька снова ела траву — теперь уже мощную, сочную, с толстыми стеблями, а зверек пил воду из ручья. Вермишель они берегли на черный день. На ужин зверек принес трех рыбок, изжарил на костре и съел, потому что Илька сначала благодарила, потом говорила, что не голодная, потом, страшно стесняясь, пробормотала, что не может есть животное.

— Ну и дура, — обиделся зверек и тайком облизнулся.

Пили чай с какими-то ароматными листьями. Сидели у костра, смотрели на закат, пока Федя не спохватился:

— Илька, часов моих не видела? Неужто на рыбалке потерял?

Часов так и не нашли, решили, что утро вечера мудренее. Утром Илька затрясла зверька: иди, чего покажу. В хижине пахло медом, сквозь стены бил зеленый свет.

Снаружи стены густо кучерявились яркой листвой и цвели бело-розовыми кистями. Вокруг расстилался зверюшин огородик: из сочной черной земли торчала маленькая, но уже четко различимая морковная и свекольная ботва, вились усы гороха, торчал лук, гордо стояла маленькая, по колено, стеночка молодых подсолнухов.

— Это земля такая! — в восторге кричала зверюша. — В ней все растет!

Зверек тем временем рылся в кармане, что-то выискивая, но нашел только старую бумажку. Скомкал ее, выбросил и ушел ловить рыбу.

На следующий день у них уже были молодая морковка, свекла, чеснок и лук, на особой деляночке появились тощие зеленые колоски, а зверюша хлопотала, устраивая себе подсобный сарай и туалетик (на самой неплодородной земле, чтобы не выросло не пойми что). Илька плела циновки, напевая песни, и пыталась привлечь зверька к плетению, но он сказал что-то обидное про дурацкий остров и глупое благодушие, которое не может привести к спасению, и опять ушел на ручей.

Илька долго возмущенно сопела, так ей было обидно, что Федя не ценит ее усилий, но потом наконец успокоилась, посмотрела на свои посадки (зрелище собственноручно выращенных растений всегда вселяет в зверюш оптимизм) и снова запела.

Тут прибежал красный, потный, запыхавшийся зверек с вытаращенными глазами.

— Там! там! — кричал он. — Пойдем! там! там!

Когда он перестал тамтамкать, а зверюша сообразила, в чем дело, и бросила свои циновки, оба пошли, потом потрусили, потом порысили, потом побежали и наконец понеслись к ручью. У ручья Федя остановился и ткнул пальцем: «Вот».

Возле самого ручья шелестело на ветру, звенело, жужжало и тикало большое дерево. Листья у него были узкие, кожаные, коричневые, цветы зубчатые, как колесики, а вместо плодов с веток свисали часы — точно такие же, как Федины потерянные.

— Ахти, — сказала зверюша.

Федя сорвал часы, надел их на ремешок и привязал на лапу.

— Слушай, — сказал он озабоченно. — Я вот думаю, я же ведь рыбу чистил, кости там всякие выбрасывал…

— Пойдем посмотрим, — сказала зверюша.

И действительно, возле своей хижины они нашли дерево, похожее на елку, только вместо иголок были рыбьи косточки, а шишки все состояли из разноцветной чешуи. Немного поодаль прямо из зверюшиных цветочных посадок торчал бумажный куст (как мы помним, зверек бросил туда бумажку).