— Тогда поѣдемъ въ ресторанъ вмѣстѣ,- предложилъ Потроховъ. — И я пообѣдаю съ тобой. А то давеча дома одному мнѣ ничего въ горло не шло, и я почти не обѣдалъ… Я ѣсть тоже хочу.

Жена вздохнула.

— Вотъ навязчивость-то! То ты отъ меня бѣгомъ. скитался весь день одинъ, а теперь даже на часъ оставить не хочешь. Вездѣ по пятамъ, — проговорила она.

— Ахъ, другъ мой, да вѣдь торговыя дѣла, вздохнулъ Потроховъ. — Но теперь я все это переустрою. Начнется новая жизнь… Василія Матвѣева я сдѣлаю въ лавкѣ старшимъ, поручу ему кассу. Ты даже удивишься, какая у насъ новая жизнь начнется. Пойдемъ, Грушеночекъ, въ ресторанъ обѣдать.

Потроховъ даже погладилъ жену ладонью по спинѣ.

Жена улыбнулась. Потроховъ расцвѣлъ.

— Хорошо. Я поѣду съ тобой обѣдать въ ресторанъ, но только въ загородный, а иначе ни-ни, сказала она. — Вези меня въ „Аркадію“…

— Съ восторгомъ! — воскликнулъ онъ.

— Постой, постой, — остановила его жена. — Бери тройку… Иначе я не поѣду.

Потроховъ понизилъ тонъ. Въ головѣ мелькнулъ вексель. Но Потроховъ все-таки махнулъ рукой и произнесъ:

— Изволь. Согласенъ.

VI

На вокзалѣ въ Петербургѣ Потроховъ опять хотѣлъ послать въ лавку съ посыльнымъ записку, чтобы уплатили двѣсти рублей по векселю.

Видя оранжевую шапку посыльнаго у выхода изъ вокзала, онъ сказалъ женѣ:

— Душечка, погоди минутку… Не торопись… Сейчасъ я долженъ написать въ лавку записочку о векселѣ и послать съ посыльнымъ, а то непріятность коммерческая можетъ случиться.

Но жена перебила его:

— Опять вексель! Опять лавка! — нетерпѣливо воскликнула она. — Ну, тогда я уѣду къ Голубковымъ.

— Другъ мой, вѣдь это такое дѣло, что торговый скандалъ можетъ выйти.

— А уѣду къ Голубковымъ, такъ хуже скандалъ выйдетъ. Тогда меня уже никакими ложами домой не заманите.

Потрохову, хоть и скрѣпя сердце, пришлось замолчать о векселѣ.

Садясь съ нимъ на извозчика, чтобъ ѣхать нанимать тройку, Аграфена Степановна бормотала:

— Вѣдь эдакая у тебя вексельная душа! А на своей лавкѣ такъ ты просто помѣшался!

Пріѣхавъ на Фонтанку къ Семеновскому мосту, гдѣ была троечная биржа, Потроховъ долго торговался, нанимая тройку. Приказчикъ извозчичій, видя, что баринъ пріѣхалъ съ барыней, да къ тому-же и нетерпѣливой, еле отдалъ ему тройку на три часа за пятнадцать рублей, тѣмъ болѣе, что Аграфена Степановна выбрала самую лучшую тройку. Пришлось дать и на старосту.

И вотъ супруги Потроховы, гремя бубенчиками, поѣхали. Вексель не выходилъ изъ головы Потрохова.

— Грушеночекъ, — сказалъ онъ женѣ. — Не заѣдемъ-ли мы домой, чтобы завезти саквояжъ и цитру?

Потроховъ разсчитывалъ, что, побывавъ дома, онъ успѣетъ написать въ лавку записку о тревожившемъ его векселѣ, но жена и тутъ воспротивилась.

— Зачѣмъ? Съ какой стати? Чѣмъ намъ помѣшаютъ наши вещи, лежа въ саняхъ? А домъ-то ужъ мнѣ и такъ надоѣлъ хуже горькой рѣдьки.

Пришлось Потрохову покориться. Сидя въ саняхъ, рядомъ съ женой, онъ былъ мраченъ и считалъ въ умѣ:

„Ложа десять рублей… фунтъ икры три съ полтиной… тройка — пятнадцать… да на чай придется дать… проѣздъ въ Царское и обратно… Обѣдъ на двоихъ въ Аркадіи… что-то она еще на обѣдъ потребуетъ?“

Онъ тяжело вздохнулъ. Легкій пріятный морозъ щипалъ лицо, воздухъ былъ прелестный, тройка неслась быстро, но ничто это не радовало Потрохова. Въ головѣ его сидѣло одно: вексель.

Въ „Аркадіи“ за обѣдомъ Аграфена Степановна была весела, ѣла съ большимъ аппетитомъ и говорила мужу:

— Ну, что-бы всегда-то намъ такъ жить! Тогда я ни о какой Голубковой-бы и не подумала.