Онъ даже, не раздѣваясь, присѣлъ въ прихожей на ясеневый стулъ. Потъ съ него лилъ градомъ.

— Сказала барыня тебѣ все-таки, когда домой вернется? — задалъ онъ вопросъ горничной.

— Ничего не сказали. Но взяли съ собой свою цитру. Съ цитрой уѣхали.

— Съ цитрой? Ну, такъ это къ Голубковой навѣрное… „Надо будетъ сейчасъ ѣхать въ Царское и вырвать ее изъ рукъ этой развратной женщины, — прибавилъ онъ мысленно. — Поѣду, сейчасъ поѣду. Я знаю, гдѣ Голубкова живетъ“. — Что-жъ ты стоить и глаза на меня, какъ сова, пялить! — закричалъ онъ на горничную. — Иди и ставь на столъ скорѣй обѣдъ!

— Шубу съ васъ… — пробормотала горничная.

— Ахъ, шубу снять… Бери шубу… И скорѣй на столъ… Я пообѣдаю и уѣду.

Потроховъ сбросилъ съ себя шубу.

„И на какой шутъ я икры купилъ! — разсуждалъ онъ. — Вѣдь три рубля фунтъ! Теперь прокиснуть можетъ. А ложу… Зачѣмъ я ложу взялъ на завтра? Впрочемъ, вернется-же она къ завтрему. Или я самъ ее верну… Силой верну“… — успокаивалъ онъ себя, входя въ столовую.

— И сундукъ съ нарядами барыня съ собой взяла, и узлы? — разспрашивалъ онъ горничную, накрывавшую столъ.

Горничная улыбнулась.

— Нѣтъ-съ, сундукъ и узлы оставили дома, — сказала она.

„Ну, слава Богу, слава Богу… Можетъ быть, она и не совсѣмъ уѣхала, — подумалъ Потроховъ, — а такъ, часа на два, на три или до ужина… Но саквояжъ — вотъ что меня смущаетъ, который она взяла“.

— Взяли только саквояжъ и подушку, — прибавила горничная.

— Ахъ, и подушку еще! — воскликнулъ Потроховъ. — Зачѣмъ-же ей подушку?

— Не могу знать, баринъ.

„Подушку… Саквояжъ и подушку… Нѣтъ, ужъ это значитъ въ ночлегъ уѣхала… Надо выручать… Надо какъ можно скорѣй выручать ее отъ Голубковой… А то налетятъ на нее эти контрбасы, кларнеты и скрипки у Голубковой… Вѣдь и сама она съ цитрой поѣхала. Бѣда! Чистая бѣда!“

Потроховъ схватился за голову, прошелся нѣсколько шаговъ по столовой и, наконецъ, закричалъ на горничную:

— Да что-жъ ты съ обѣдомъ! Подавай скорѣй! Вѣдь мнѣ тоже въ Царское Село ѣхать надо!

— Сейчасъ, сейчасъ, баринъ.

Горничная засуетилась.

Потроховъ сходилъ въ спальню, дабы убѣдиться, дѣйствительно-ли приготовленные вчера женой узлы и сундуки съ нарядами находятся дома, и, найдя ихъ на мѣстѣ, вернулся въ столовую и опять сталъ разспрашивать подавшую уже обѣдъ на столъ горничную:

— Одна она уѣхала изъ дому, совершенно одна?

— Однѣ-съ.

— И никто къ ней сегодня днемъ не приходилъ, покуда она не уѣхала?

— Никто-съ.

— И не замѣтила ты, чтобы кто-нибудь ждалъ ее на подъѣздѣ?

— Что вы, баринъ! Никто, — почти испуганно отвѣчала горничная.

— Я не про мужчинъ спрашиваю, а можетъ быть кто-нибудь изъ женщинъ.

— Рѣшительно никто.

— Что-жъ ты мнѣ икру-то подъ носъ ставишь! Развѣ я ее для себя купилъ? Для себя? — закричалъ на горничную Потроховъ.

Онъ съѣлъ три-четыре ложки щей, проглотилъ кусокъ говядины изъ щей и отодвинулъ тарелку. Ему не ѣлось.

„Надо будетъ ѣхать сейчасъ въ Царское, непремѣнно ѣхать и вырвать ее… Пріѣду и начну мягко… — разсуждалъ онъ, но вдругъ въ головѣ его мелькнулъ вексель въ двѣсти рублей. — Боже мой, какъ-же я по векселю-то заплачу? А сегодня послѣдній срокъ.