— Мистер Саммерс!

Приглушенный голос Саммерса донесся из самого низа кучи:

— Сэр…

— В кандалы его.

Раздался животный рев Девереля, и куча тел задергалась. Вой продолжался, лишь ненадолго прервавшись, когда Деверель вонзил зубы в мистера Гиббса, который в свой черед завыл и зачертыхался. Толпа дерущихся двинулась на ют, где и скрылась. Туманная фигура сэра Генри появилась на шканцах «Алкионы». Он, похоже, вглядывался в нашу сторону, но ничего не сказал.

Куда-то пробежал юный мистер Виллис без сюртука. Капитан Андерсон, тяжело и быстро дыша, возвышался над измятым листом, лежавшим на палубе. Он обратился ко мне:

— Я его не принял, мистер Тальбот. Прошу вас это засвидетельствовать.

— В каком смысле «не приняли», сэр?

— Я не согласился принять его. Даже пальцем не шевельнул.

Я ничего не ответил. Вернулся Виллис. За ним шел пожилой моряк, державший в руке что-то позвякивавшее.

— Что за черт?

— Это кузнец, — сказал капитан Андерсон со своей обычной резкостью. — Он должен заковать заключенного.

— Черт побери! Черт побери!

Прибежал Саммерс.

— Сэр, он не двигается. Он упал. Думаете…

Я буквально почувствовал, как Андерсон насупился.

— Выполняйте приказ, мистер Саммерс. Если вы так деликатны, позже получите письменное подтверждение.

— Есть, сэр. Благодарю вас, сэр.

— Дальше: эта бумага на палубе — вещественное доказательство. Обратите внимание, я к ней не прикасался. Будьте добры поднять ее и сберечь. Позже у вас потребуют ее предъявить.

— Есть, сэр.

— Мистер Тальбот, вы все видели?

Я не отвечал.

— Мистер Тальбот!

Как лучше для бедного Девереля? В моей голове, не озабоченной более ничем, кроме отсутствия Марион Чамли — моей возлюбленной, моей святой! — не оставалось места для суровостей закона или каких-то расчетов.

— Я не желаю вмешиваться в служебные дела.

Капитан Андерсон издал двойной звук, который у романистов принято обозначать неподходящим сочетанием букв: «Ха! Ха!». В нашем же случае оно не просто не годится, ибо вводит в заблуждение. Изданный капитаном звук полностью выразил его мнение обо мне и моих поступках — и весьма бесцеремонно. Это отнюдь не походило на веселый смех. Наверное, такой звук издает, если верить Ветхому Завету, боевой конь «на поле брани». Капитан показал свое ко мне отношение таким способом, что это невозможно обозначить на бумаге, дабы передать третьим лицам. Его мнение явно было нелестным. Но все во мне уже подчинялось некоему колдовству, сладкому очарованию, и двигало мной стремление спрятаться, погрузиться в эту сладость — и уснуть, впервые за сколько-то там дней… или лет.

Я рассердился.

— Черт побери, чего вы от меня ждете? Я не меньше вас понимаю теперешние обстоятельства и свою в них роль.

— Не думаю, сэр.

— Вполне возможно, что все, здесь сказанное, придется повторить под присягой. Я не намерен спешить!

Капитан Андерсон нахмурился, коротко кивнул и протопал на мостик. Я поднял голову. Где-то внизу раздавались удары молота по железу.

Я прошел к сходням, где у одного конца все еще стоял морской пехотинец, а у другого — солдат. Я вернулся тем же путем, на цыпочках поднялся на шканцы и прислонился к поручням — хоть как-то определить, где именно за деревянной стенкой пытается заснуть Марион. Через палубу прошел сэр Генри.

— Сэр Генри!

— Вот так потасовка, черт побери! Все улажено?

— Сэр Генри, мне нужно с вами поговорить.

— Черт возьми! Все знают, что Сомерсет никогда не откажет в любезности Фицгенри.