Но отец очнулся от своей апатии. Желанием матери было завершение моего образования в Даменштифте, и я останусь там до восемнадцати лет.

Итак, я вернулась в Даменштифт и часто ловлю себя на мысли, что, если бы тетушки настояли на своем, это странное приключение никогда бы не произошло.

Это случилось через два года после смерти матери. Я почти совсем позабыла свою жизнь в Оксфорде и только изредка вспоминала прогулки вниз от Корнмаркета к Фолли-бридж и Сейнт-Олдгейт, зубчатые стены колледжей, необъятную тишину собора и очарование витража «Убийство святого Томаса Беккета» в восточном окне. Моей действительностью стали жизнь в обители, девичьи тайны, которыми мы обменивались в наших, похожих на камеры спальнях с толстенными перегородками, отделявшими одну келью от другой.

И вот пришла та ранняя осень, после которой возврат к прежнему стал невозможен.

Мне было почти восемнадцать, но чувствовала я себя моложе, была несколько романтически несдержанной. Мне некого винить за то, что случилось.

Самой мягкой из сестер-монахинь была Мария. Из нее получилась бы прекрасная мать, может быть слишком баловавшая детей. Она была бы счастлива с детьми и сделала бы их счастливыми. Увы, она была девственницей-монахиней и удовольствовалась общением с нами.

Она понимала меня лучше других. Знала, что мои поступки неумышленны. Я была импульсивной, взбалмошной, поступала скорей бездумно, чем преднамеренно. Я знаю, что Мария постоянно говорила это Матери-настоятельнице.

Мария включила меня в эти двенадцать счастливиц вовсе не из-за моего примерного поведения, а скорее в воспитательных целях, в этом я была уверена. Так я попала на пикник в этот судьбоносный день. Сестра Мария управляла тележкой и выглядела огромной вороной, в развевающемся черном балахоне. Нужно отдать ей должное – лошадью она управляла с удивительным мастерством. Бедная старая лошадка, она нашла бы дорогу даже с завязанными глазами; за свою жизнь она столько раз возила в лес эту тележку с девочками.

Итак, мы приехали в лес, развели костер (очень полезное занятие для девушек), вскипятили воду, сварили кофе и поели булочек сестры Гретхен. Потом вымыли чашки в ручье неподалеку и упаковали их в обратную дорогу. Мы слонялись около сестры Марии, пока она не хлопнула в ладоши и подозвала нас. «Мы поедем через полчасика, – сказала она нам, – а пока погуляйте и собирайтесь к этому времени». Мы знали, что это означает. Сестра Мария удобно прислонится к дереву и вздремнет свои честно заработанные полчасика.

Она задремала, а мы стали бродить вокруг, и чувство возбуждения, всегда возникавшее у меня в сосновых борах, овладело мною. В такой вот обстановке заблудились Ханцель и Гретель и набрели на пряничный домик; в таком же лесу потерявшиеся дети бродил и до изнеможения, легли на землю, заснули, и листья засыпали их тела. Вдоль реки, хотя и невидимые отсюда, зависали на склонах холмов замки, в одном из которых принцесса-красавица проспала сотню лет, пока ее не разбудил поцелуй принца. Это был лес чародеев, дровосеков, троллей, переодетых принцев и принцесс, которых надо было спасать, великанов и карликов. Это была сказочная страна.

Я отдалилась от других девушек и не видела никого. Нужно не опоздать. На моей блузке были приколоты маленькие часики, доставшиеся от матери, украшенные голубой эмалью. Я не должна опоздать и огорчить милую, добрую сестру Марию.

Я вспомнила, каким в последний раз видела свой дом: тети в роли хозяек и безразличный ко всему отец. И мне подумалось, что скоро мне придется вернуться в Англию, так как девушки оставались в Даменштифте только до девятнадцати лет.