|
По такому случаю следовало плакать, И ее очень удивляет, что некоторые не всегда льют слезы на похоронах. Не допускалось говорить плохое о покойнике (один из важных пунктов траурного этикета), но тетя Каролина была очень больна, и вряд ли кто будет оплакивать ее смерть. Если со слезами будет туго, а она знала, что не из плакс, то вполне сгодится хорошо очищенный лук, спонтанный в носовом платке. Я слушала ее болтовню и думала, как изменилась ее жизнь с приездом мистера Клиса, и что она оказалась гораздо более симпатичным человеком, чем была под влиянием тети Каролины участницей вечных перебранок.
Замужество стало для нее благословением Божьим. А для меня? Я надеялась, что и для меня тоже. Прибыли черные одеяния. Тетю Матильду не устроила шляпка для Амелии, ее собственная с черной брошью и иссиня черными лентами из сатина была шедевром искусства. Были заказаны также венки, запаздывание которых могло вызвать серьезные затруднения. Тетя Матильда не допускала даже мысли, что ее сестру понесут к месту последнего упокоения без пения псалма «Небесные врата приоткрыты» в исполнении ее и Альберта. Гроб стоял на подставке в нашей маленькой гостиной, и запах, присущий похоронам, царил в доме. Во всех комнатах были задернуты шторы, и наша служанка Элен отпросилась домой к матери, потому что боялась оставаться с покойницей по ночам. Наконец наступил день похорон. Торжественные, в черных одеждах и высоких черных шляпах мужчины из похоронного бюро, медленно сопровождающие катафалк с лошадьми под чепраками из черного бархата, создавали траурную торжественность и подобающее состояние печали, устроившие всех и даже взыскательную тетю Матильду. Затем вернулись в комнаты над лавкой, где состоялись поминки, непременным атрибутом которых, по мнению тети Матильды, была холодная ветчина. На одних похоронах подавали холодных цыплят, что, по ее убеждению, было неуместным отклонением – от церемониала. Пришел вечер. – Останься здесь еще на одну ночь, – сказала тетя Матильда. Я осталась, и в ту ночь, в моей бывшей детской, решила выйти замуж за Энтони. Едва я почти определилась в этом вопросе, случилось нечто, поколебавшее мое решение.
– Ох, мисс Елена, – сказала она. – Даже не знаю, говорить ли вам. – Ну, если ты считаешь, что это тебе на пользу... – Нет, не мне, мисс. Речь идет о вас. – Что ты имеешь в виду? – Вы и священник... я не верю этому и, может быть, не стоит говорить. Но, возможно, вам надо знать. Уверена, что это просто злые сплетни. – Прошу, расскажи мне. – Ну, моя мать услышала их как-то в их лавке, там было много народу, и все они говорили, что это отвратительно и следует все рассказать викарию. – Но что, Элен? – Мне совсем не хочется повторять, мисс. Они говорят, что когда вас не было здесь, вы попали в беду и родили ребенка. Я уставилась на нее. – Кто это сказал, Элен? – Началось все с девиц Элкингтон. Они говорят, что видели вас там и все было заметно, и выходили вы из какой-то больницы. Я вспомнила тот день: маленькую улочку, волнение предвкушении скорого рождения ребенка и две пар обезьяньих глазок, внимательно изучающих меня. – Я знаю, это ерунда, мисс. Но я думала, вы должны знать. – Да, да, – сказала я. – Должна знать. Ты правильно сделала, рассказав мне. – Ну, это всего лишь сплетни. Я знаю, мисс. Те, кто знают, в это не поверят. Эти девицы Элкингтон страшные сплетницы. Моя мать говорит, что они этого завели лавку. Мисс, когда вы выйдете замуж, вам потребуется прислуга, а я знаю ваши привычки... – Я не забуду, Элен. Мне хотелось подняться к себе и подумать. |
