– Вы можете идти, мистер Маркем. – Граф махнул рукой в сторону двери.

Юноша выпрямился:

– Хорошо. Желаю удачи, сэр. – Он повернулся и направился к двери воистину королевской походкой, словно возглавлял государственную процессию.

Сомертон дождался, когда он взялся за дверную ручку.

– Да, мистер Маркем. Будьте любезны, скажите дворецкому, чтобы он завтра рано утром организовал доставку ваших личных вещей. Займете комнату рядом с моими апартаментами.

– Сэр? – Наконец-то в голосе невозмутимого юнца прозвучало удивление.

Сомертон взял чистый лист бумаги, положил перед собой и улыбнулся:

– Подозреваю, вы прекрасно подойдете властному требовательному и холодному деспоту.

Луиза закрыла дверь кабинета и привалилась к ней спиной.

Сердце билось громко и часто, словно она только что закончила пробежку вокруг сверкающего чистого Хольштайнского озера. Спасибо накрахмаленному белому воротнику и галстуку, иначе этот человек – Сомертон – своими уверенным проницательными черными глазами непременно заметил бы, как пульсирует жилка у нее на шее.

На нежной женской шее.

Его взгляд, казалось, мог проникнуть под любую маску. Появись у него хотя бы малейшие подозрения, он бы ее уничтожил.

Услышав: «Вы можете идти, мистер Маркем», – Луиза почувствовала, что мир вокруг рушится.

Ну а потом – «Займете комнату рядом с моими апартаментами». При этих словах ее охватило… что? Страх? Облегчение? Предвкушение?

Когда Луиза была маленькой – еще до того, как ее юбки стали длиннее и горничные начали укладывать волосы в замысловатые прически под драгоценной тиарой, – отец часто брал ее с собой в Швайнвальд выслеживать оленя. Они отправлялись ранним утром, когда над влажной травой еще клубился серебристый туман и только цокот копыт разрывал звенящую осеннюю тишину. Тогда Луиза и научилась быть терпеливой, слушать и наблюдать. Она внимательно следила за движениями отца и старательно их копировала. Она была Дианой, девой-охотницей, мудрой и отважной.

Так продолжалось до октябрьского дня, когда ее лошадь захромала и сбросила юную всадницу. Происшествие осталось незамеченным, и знакомые деревья и кустарники Швайнвальда неожиданно стали чужими и страшными. Луиза кричала, свистела, звала на помощь, изо всех сил стараясь не поддаться панике и отчаянно сжимая поводья лошади. В это время из-за кустов вышел черный медведь и остановился в каких-то двенадцати футах от нее.

Они бесконечно долго смотрели друг на друга, она и медведь. Луиза, конечно, знала, что не надо на него таращиться. Необходимо смотреть в сторону и медленно уходить. Но в тот момент все нужные знания вылетели у нее из головы. Она не могла бросить хромую лошадь. Ей некуда было отступать – вокруг не было ничего похожего на убежище. Поэтому она с вызовом уставилась на медведя и не отводила взгляда, как ей показалось, целый час, хотя, вероятнее всего, прошло не больше минуты.

Луиза на всю жизнь запомнила абсолютную черноту медвежьей шерсти. Только в том месте, где на зверя падал чудом проникший сквозь крону деревьев солнечный луч, шерсть отливала золотом. Она помнила его внимательные темные глаза, круглый нос, покрытый узором линий, – как кончик пальца. Она помнила запах гниющей листвы и дуновение свежего ветерка, ласкающего лицо.

Тогда она подумала: «Я умру или буду жить?»

– Сэр, вы пришли к моему отцу?

Луиза вздрогнула и отошла от двери.

Перед ней стоял маленький темноволосый мальчик и с любопытством ее разглядывал. Его черные глазки были в точности такими же, как у лорда Сомертона.

– Простите… – пробормотала она.

– Мой отец.