Она, наверное, умерла. Иначе они не привели бы его сюда. Если бы она была жива, они бы позволили ей навещать его в тюрьме.
Он глубоко вздохнул и направился к двери. Это было трудно, но ему все же удалось повернуть ручку двери руками, все еще закованными в металлические наручники. Он, пятясь задом, вошел в комнату и закрыл дверь. Потом медленно повернулся и обвел глазами комнату. В комнате было прохладно — ее продувал ветерок. Росс нашел глазами кровать.
Он ожидал увидеть Лидию, лежащую в своем лучшем платье, с руками, скрещенными на навеки упокоившейся груди. Но на кровати было только яркое стеганое одеяло. Сама кровать была узкая, металлическая, на спинке висела вязаная шаль.
Он продолжал внимательно ощупывать взглядом незнакомую комнату и наконец увидел Лидию — она сидела в кресле-качалке у раскрытого окна и смотрела на Росса широко распахнутыми, немигающими глазами. Она сидела совершенно неподвижно. Одета она была в элегантную блузку и юбку. Ничто не шевелилось — лишь волосы, обрамляющие ее лицо: ветер игриво поднимал их и ронял на щеки — все еще бледные, но уже не мертвенные.
Рядом с ней стоял сыщик. Он увидел наручники.
— Вот кретин этот помощник шерифа, — пробормотал он, достал из кармана ключик, проворно пересек комнату и отомкнул наручники. Они соскользнули с запястий Росса, сыщик подхватил их и сунул в карман. — Примите мои извинения, миссис Коулмэн, за то, что вашего мужа доставили к вам, как преступника, — сказал он чуть ли не шутливо.
Росс решил, что либо он вдруг потерял слух, либо все еще находится во власти какого-то причудливого кошмара. Он что, правда назвал ее миссис Коулмэн?
Лидия милостиво улыбнулась сыщику. Россу хотелось выпить этот зримый образ ее, но тут заговорил Мейджорс:
— Разумеется, все смехотворные обвинения, выдвинутые против вас мистером Джентри, сняты.
Росс в недоумении и с недоверием воззрился на него. Глаза его посылали миллионы вопросов со скоростью, превосходящей скорость сигналов азбуки Морзе.
Мейджорс хрипло откашлялся и отвернулся, не в силах вынести этот проникающий в душу взгляд. Он не хотел лишних напоминаний о том, что то, что он собирается сделать, — вещь совершенно неслыханная. Это шло вразрез со всеми принципами, которых он придерживался все время службы. Для него все всегда было либо белым, либо черным, либо правильным, либо ложным. До недавнего времени он не верил в существование полутонов, где долг и ответственность отступают под воздействием эмоций и внутреннего чутья.
Но он прожил бок о бок с Вэнсом Джентри два последних месяца. И ему совсем не понравилась его догматическая, непоколебимая приверженность одной-единственной идее — и не важно, истинная это идея или ложная. Он видел, как человек, которого все называли Россом Коулмэном, склонился над своей женой и умолял ее не умирать. Он провел многие часы в обществе этой женщины, изучая ее прошлое, задавая ей вопросы о человеке, чьей женой она стала при столь необычных обстоятельствах.
Он спорил сам с собой все эти дни, но наконец сегодня рано утром понял, как собирается поступить. Правота его была весьма сомнительна, все зависит от точки зрения, но так или иначе он это сделает.
Он подошел к другому окну и раздвинул занавески якобы для того, чтобы полюбоваться поздними розами миссис Хэнсон. На самом же деле это было сделано для того, чтобы не поворачиваться лицом к своим собеседникам.
— Насколько я себе представляю, мистер Коулмэн, Джентри считал, что его дочь бросила его. Он был зол, что она и вы сбежали тайно. Я не могу обвинять его в том, что он как отец испытывал подобные чувства. Но это не преступление, если жена уезжает вместе со своим мужем, не поставив в известность родителей.
Он кинул на них взгляд через плечо. Коулмэн не сдвинулся с места, а продолжал молча и с подозрением смотреть на него. |