— Очень идут.

— Ну что ж, раз идут… — Лидия расстегнула верхнюю пуговку платья, с таким трудом застегнутую Ма. Дышать стало легче, но она боялась, что слишком обнажилась. Тогда она укрепила стебельки цветов в петельке и цветами прикрыла незатегнутый лиф.

Если бы она взглянула в зеркало, то увидела бы, что цветы придали ее облику черты прелестной чувственности. Впрочем, она ничего не знала ни о чувственности, ни о соблазнительности. Хотя она познала мужчину и родила ребенка, но понятия не имела о романтических материях. Плотская любовь в ее восприятии была чем-то насильственным, она не могла себе представить, чтобы женщина могла сама к ней стремиться.

Росс по другую сторону фургона слышал их болтовню, но не вслушивался, думая о своем. Приятно вернуться домой, когда ужин на костре и кофе заварен, но ведь эта девушка обязана ему еще большим. Он ведь принял ее, не так ли? Когда у нее не было крыши над головой, разве он не принял ее и не уступил свою постель?

Он натянул чистую рубашку. Она присматривает за Ли и делает это хорошо, ничего не скажешь. Младенец растет не по дням, а по часам. Он очень поправился, с тех пор как она кормит его, и уже не выглядит таким слабым и тщедушным. Держа в руке зеркальце для бритья, Росс стал причесывать мокрые волосы. Когда он причесывался в последний раз? Он не помнил. И совершенно не понимал, почему сейчас вдруг озаботился этим. Может быть, потому, что Виктория учила его: джентльмен должен стараться выглядеть презентабельно, выходя к обеду, даже если не переодевается, а остается в рабочей одежде. Разумеется, не потому, что эта девушка принарядилась. Разумеется, не из-за нее. Они просто вынуждены некоторое время прожить рядом друг с другом. И он подумал, насколько будет проще, если они станут поддерживать хорошие отношения. Ма позвала девочек к своему костру, и они убежали. Лидия ложкой попробовала рагу. Почти готово.

— Добрый вечер! — раздался мелодичный мужской голос с легким южным акцентом.

В этом голосе не было ничего устрашающего, но Лидия испугалась. Ее сердце забилось учащенно. Минуту назад мимо нее проследовала Леона Уоткинс с девочкой-подростком, с дочерью, как предположила Лидия. Они прошествовали, глядя строго вперед и высоко задрав носы. Девочка попробовала было метнуть на Лидию любопытный взгляд, но Леона демонстративно дернула ее за руку. И если человек, который сейчас заговорил, хочет над ней посмеяться, то она ему этого не позволит.

Не желая показать испуга, Лидия с вызовом подняла глаза. Перед ней стоял молодой человек, несколькими годами моложе Коулмэна. На нем был белый костюм с голубым жилетом, из кармана свисала золотая цепочка. Он снял широкополую шляпу, обнажив голову в каштановых кудрях. У него были добрые и печальные голубые глаза, белая кожа и очень яркий румянец на щеках.

Лидия молчала, удивленная доброжелательностью, которую выражало его лицо вместо ожидаемой ею издевки.

— Позвольте представиться, мисс Лидия. Уинстон Хилл, к вашим услугам. А это Мозес, — указал он на стоявшего рядом высокого могучего негра в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. В его волосах и бровях мерцали нити седины, но лицо было гладкое, без морщин.

Лидия была так потрясена этой парой с изысканными манерами, что, не подумав, сказала первое, что пришло ей в голову:

— Вы знаете мое имя?

Уинстон Хилл улыбнулся:

— Я приношу свои извинения, но действительно по лагерю ходят слухи о вас и вашей замечательной красоте. И я счастлив убедиться, что на этот раз восторги не преувеличены.

Она покраснела, впервые услышав такую похвалу своей внешности.

— Очень приятно, — ответила она.

— Так вы присматриваете за новорожденным сыном мистера Коулмэна? Сколь похвальное и милосердное занятие, особенно в свете вашей недавней потери.