И тут перед репортером во всей наготе открылась истина: убийца в последние дни в Питере (или, может, только здесь, в поезде) узнал нечто такое, что заставило его пойти на преступление немедленно.

Полуянов даже вскочил на ноги и сделал несколько шагов в тесноте купе. Захотелось пройтись, захотелось курить, и кофе тоже захотелось – однако Диме не улыбалась перспектива встречаться в коридоре ни с ментами, ни с кем-то из киногруппы. Сейчас ему требовалось одиночество. Потому что сразу вслед за одним озарением накатило другое, первому немного противоречащее: а вдруг решение покончить с Прокопенко пришло к убийце спонтанно: под влиянием минутной обиды, помрачения или гнева?

Да, идеи хорошие, но, чтобы двигаться дальше, чего-нибудь тонизирующего, например кофе, явно не хватает. Но коли выбираться наружу не улыбалось, журналист достал из бара (здесь в купе даже барчик-холодильник имелся!) бутылочку колы. К газировке в качестве стимулятора Полуянов прибегал крайне редко, но за неимением кофе годилась и она. Все-таки в американской отраве имеются, причем в большом количестве, и кофеин, и глюкоза, а пузырьки помогут веществам быстрее всосаться в кровь, те подхлестнут усталый мозг, заставят шарики-ролики крутиться интенсивней. В три глотка опорожнив бутылку, журналист сразу почувствовал себя свежее.

И тут дверь его купе без стука распахнулась.

На пороге стоял мент, старший по званию.

– Документики попрошу, – молвил, слегка бычась и сверля пассажира взглядом, лейтенант.

– Да вы присаживайтесь, – лучезарно проговорил Полуянов, приподнимаясь с полки.

В своем купе он чувствовал себя как дома, словно играл на собственном поле. Журналист указал милиционеру жесткий пуфик, втиснутый между ванной комнатой и столиком. Мент, включив «пацанскую походку», сделал три шага, уселся.

А журналист, по-прежнему оставаясь архилюбезным, в свою очередь поинтересовался:

– Могу я узнать вашу фамилию-имя-отчество? Я ведь статью собираюсь писать о данном происшествии.

Полуянов нарочито пытался беседовать с милиционером на его языке, хотя «данное происшествие», особенно в устной речи, звучало ужасающим канцеляритом. Конечно, надеяться на сотрудничество с железнодорожным лейтенантом глупо – да и не нужно! – но лишь бы не мешал... Отсюда и «генерал с Житной» в речах репортера возник, и требование представиться: мол, перед тобой тут не обычный свидетель, не лох-терпила, на коего всех собак повесить можно, а человек, который, в свою очередь, имеет рычаги, чтобы милиционерику из линейного отдела небо с овчинку продемонстрировать.

Дима тщательно записал в блокнот имя-фамилию (Денис Евграфов) и место службы, которое лейтенант без охоты, но назвал.

– А теперь ваш паспорт попрошу, – молвил служитель закона.

– Легко!

Полуянов залез в карман своей летней куртки из парусной ткани, мирно висевшей на плечиках у входа в купе, и неожиданно для себя нащупал там нечто чужеродное, не свое. И буквально в последний момент успел поймать готовое сорваться с языка изумление восклицание.

Документ оказался на месте – однако, кроме паспорта, во внутреннем кармане лежало кое-что еще: мягкое, тканевое, свернутое в комок. Он не стал доставать неожиданную находку при милиционере, но, кажется, догадался об ее природе.

Не давая менту паспорт в руки, Дима позволил ему переписать свои данные, включая место регистрации. В ходе чистописания милиционер вдруг резко спросил у слегка расслабившегося журналиста:

– Где вы находились в момент убийства?

Репортер вздрогнул и приказал себе собраться.