— Нет. Когда-нибудь ты поймешь, Джоцци. Наступит день, когда у тебя будут дети, и тогда ты поймешь, что значит жертва.

— Я бы ушла к Маркусу Сандфорду, — упрямо заявила я. — Как ты смогла больше с ним не видеться?

— Я вижу его всякий раз, когда смотрю на Кристину. Джоцци, ты никогда не задумывалась, откуда в ней такая мягкость? Это ощущение спокойствия? Эта черта досталась ей от отца. Что очень греет мою душу.

— Почему же ты ей не сказала? Мама бы все поняла.

— Когда она забеременела, мое сердце разбилось. Но переживала я не за себя и Франческо. А за нее. Мне хотелось взять ее на руки и больше не отпускать. Я бы на собственной спине протащила ее все эти девять месяцев, если бы выпала такая возможность. Но он смотрел на меня с такой ненавистью, что я понимала — попытаюсь помочь, и он разрушит ее жизнь. Поэтому я сказала: «Да, Франческо. Как скажешь, Франческо». Когда в детстве она совершала то, чего он не одобрял, я твердила: «Да, Франческо. Она неправа, Франческо». Ох, Джоцци, я годами жила, ожидая, когда Господь меня покарает. Те годы вдали от Кристины и тебя, когда ты была малышкой, и стали моей карой. После его смерти Кристина вернулась домой, но затаила обиду, и того, что между нами было, уже никогда не исправить.

— Мама тебя любит, — прорыдала я в ее объятиях. — Я точно знаю. Она просто никак не может понять, как к ней относишься ты, нонна. Между вами масса обид, но стоит только приложить усилие, и я уверена, вы обе станете счастливыми. Представь, как ликует Франческо и огорчается Маркус, глядя на наше несчастье.

Она кивнула и еще крепче сжала меня в объятиях.

Ночевать я осталась у бабушки. Знаю, мама считает, что у меня не все дома, ведь раньше ей приходилось упрашивать меня остаться у нонны Кати, но я хотела побыть с этой женщиной, которую, по сути, и не знала вовсе. Она прожила жизнь совсем не так, как я представляла. Не придерживалась денно и нощно правил и обычаев. Не пеклась каждую секунду своей жизни, о чем подумают другие. Она шла на риск. Нарушала правила. В ином случае моя мама не появилась бы на свет, и меня бы тогда тоже не было. От этой мысли становится жутко до дрожи.

Пообещав нонне сохранить ее тайну, я взяла ответное обещание, что она примет в семью Майкла и разрешит ему снова приходить к ней домой. Она согласилась.

Никогда я еще не молилась и не рыдала так неистово, как в ту ночь. Я молилась, чтобы наступило наконец это блаженное «когда-нибудь», и я смогла встретить этот день с распростертыми объятиями. И рыдала оттого, что меня любили две прекрасные женщины, сильнее которых я никогда больше в своей жизни не встречу.

Глава двадцать седьмая

Наблюдать за игрой в регби было, вероятно, последним, чем я хотела бы заняться в воскресный полдень перед экзаменами, но я обещала кузену Роберту посмотреть его грандиозный финал.

Я по глупости взяла с собой учебник по экономике, думая, что перехвачу несколько минуток на чтение, но каждый раз, когда кто-нибудь забивал гол, один из истеричных болельщиков рядом толкал меня в спину и книга отправлялась в полет.

— Ты на все пойдешь, лишь бы побить меня на выпускных экзаменах, да?

Я посмотрела вверх, с удивлением обнаружив Джона Бартона, и подвинулась, чтобы дать ему место:

— Спасибо Господу за еще одного здравомыслящего человека. Все как с ума посходили.

— Что ты делаешь среди этих сумасшедших людей?

— Меня кузен подкупил. Я пришла сюда, а он возьмет меня на выпускной школы святого Антония.

— О да, там могут присутствовать только избранные. Я обещал Иве, когда нам было по двенадцать, кажется.