И тут я вспомнил, что мне не нужна их смерть и их розовые тела. В любом случае, когда весна вступит в свои права, я буду далеко от Белой горы.
Но Рессаверн. Что она будет делать здесь весной? Без сомнения, ее волосы, как и у любой девушки, украсят цветы, а на обнаженные руки и плечи обрушится зелено-лавандовая канонада солнечного света, прошедшего сквозь это буйное цветение. Может быть, среди трав она откроет свои бедра для какого-нибудь белокурого юноши. А возможно, она будет далеко от этого самца, в несвободном, несовершенном, скучном и скованном мире — со мной.
В полумиле от скалы сквозь кроны деревьев замаячило что-то бледное. Тропинка, петляя, вывела нас к овальному, как монета, озеру, на берегу которого в сиянии замерзшей воды стоял необычный высокий дом — три этажа, расположенные террасами, фасад украшали колонны, а окна витражи — миниатюрный особняк Потерянной Расы прямо из Каиниума, но не в руинах.
— Что это? — спросил я. — Вы все-таки приводите сюда людей, чтобы они трудились для вас?
— Нет, — сказала она. — На острове есть несколько таких небольших дворцов и мраморный город на склонах горы. Они были почти разрушены, но лекторрас восстановили их.
— Не представляю вас, леди, и ваших приятелей-богов в роли каменщиков с мастерками в руках, на лесах и у подъемников. Между виллой и берегом озера лежали булыжники. Вдруг шесть или семь из них взлетели вверх как вспугнутые голуби и, запрыгав через замерзшую поверхность, со звоном бьющегося стекла шлепнулись на искрящийся лед. Она сказала:
— Сила разума и энергия Силы могут поднять камни, так же они могут поднять мраморные блоки. Правда, люди с континента давали нам советы, по крайней мере, говорили с Карраказ. Но мы не нанимали рабочих и не понуждали рабов. За эту помощь мы платили иногда золотом, которого в изобилии в этом городе, иногда это был скромный обмен: дикий мед, фрукты, молочный сыр от наших коз.
— А теперь я должен представить, что ты доишь козу.
— Да, я дою козу, — сказала она. — И я научилась околдовывать пчел, чтобы они не жалили, когда мне надо взять у них немного меда.
— Местная ведьма-молочница, — я не поверил ее рассказу, по крайней мере, не всему. Белая вилла требовала огромной Силы, чтобы привести ее в порядок только при помощи разума. Такой ментальной мощи в лекторрас не наблюдалось. Эти колонны — я мог бы их поднять, если бы мой мозг использовали в этих играх в каменщиков. Но те не могли, может, за исключением самой Карраказ или этой девушки — ее дочери.
Я сказал:
— Я много путешествовал и мало отдыхал. Можно ли в твоем дворце прервать наше путешествие хотя бы на час?
— Да, — сказала она, улыбаясь. Интересно, заметила ли она, к чему я в действительности клоню, предлагая ей передохнуть, и означает ли это, что она согласна.
Около крыльца росли голые деревья. Двустворчатые двери открывались поворотом железного кольца. Дом был такой, каким должен был быть века назад или гораздо ближе, по капризу Карраказ или лекторрас.
В передней вдоль стен стояли красные колонны. Колонны в холле были зеленые и тонкие, изогнутые так, чтобы напоминать стебли огромных цветов, сами же алые цветы раскрывались под плоским потолком ясно-голубого цвета летнего неба. Потолок был искусно разрисован облаками и, казалось, что вот-вот они поплывут. Экраны из слоновой кости стояли около красных мраморных стен с единственным огромным окном, расположенном в дальнем конце зала. Его освинцованные витражные стекла — красные, голубые, зеленые, фиолетовые — пропускали фантастический свет.
На галерею второго этажа вела лестница: ее балюстрада из слоновой кости была инкрустирована золотом, а небольшие ступеньки сделаны из белого мрамора. В центре комнаты в вазе из зеленого нефрита росло апельсиновое дерево, густо усеянное цветами и золотистыми фруктами — некая фантазия лекторрас, без сомнения, чтобы перехитрить природу. |