Это ядро прошло высоко, но палуба под ногами капитана запрыгала от ударов других ядер, корпус загудел, как исполинский бронзовый гонг

Одно ядро пробило корпус на уровне палубы. Оно высекло из стальной обшивки сноп искр, яркий, как Броксовский фейерверк в Хрустальном дворце. Его оранжевый огонь был хорошо виден даже при ярком солнечном свете. Ядро пробило в корпусе канонерки дыру с зазубренными краями; голые языки металла загибались, как лепестки серебряного подсолнуха.

Матрос в полосатом жилете и мешковатых брезентовых штанах притулился на коленях за фальшбортом. Его ударило прямо в грудь.

По отдраенной добела палубе беспорядочно разлетелись его оторванные руки и ноги. Ядро полетело дальше и ударилось об основание мачты «Черного смеха». Та вздрогнула как от удара молнии, и от ствола хорошо выдержанной норвежской сосны откололась длинная белая щепка. Растеряв первоначальную скорость, снаряд покатился по палубе, дымясь и наполняя воздух запахом раскаленного металла, и наконец ударился о шпигаты и остановился, лениво покачиваясь из стороны в сторону. Только сейчас, через несколько секунд после бортового залпа, преодолев широкую полосу бурлящего моря, до их ушей долетел грохот выстрелов.

— Неплохая стрельба для янки, — неохотно признал Феррис, пытаясь перекричать грохот пушек.

Денхэм достал часы и засек время, за которое орудийные расчеты клипера сумеют перезарядить пушки.

— Сорок пять секунд, — проговорил он, — а они еще не выкатили ни одной пушки. Ярмарочные сапожники и то сработали бы лучше.

Клинтон спросил себя, что это: глупая бравада или полное безразличие к опасности и жестокой смерти. Двое молодых офицеров легкомысленно болтали, а на палубе, в шести метрах от них, все еще извивались оторванные руки моряка.

Сам Кодрингтон боялся. Боялся смерти, боялся, что не сумеет выполнить свой долг, боялся, что другие увидят, что он боится. Но он все-таки был старше остальных — ведь, несмотря на то, что оба изо всех сил пытались выглядеть взрослыми мужчинами, Феррис был совсем мальчишкой, а Денхэму едва исполнилось двадцать, так что, скорее всего, ими двигало не мужество. Они не понимали опасности, и им не хватало воображения.

— Пятьдесят пять секунд! — презрительно проворчал Денхэм, когда в железный корпус «Черного смеха» ударил еще один бортовой залп. Под палубами кто-то завизжал, пронзительно и бессмысленно, словно свистел пар, выходящий из чайника.

— Пошлите кого-нибудь, чтобы заставили его замолчать, — сказал Феррис матросу, припавшему к палубе неподалеку.

Матрос, пригнувшись, убежал. Через несколько секунд крик резко оборвался.

— Хорошо сработано, — похвалил Феррис матроса, когда тот вернулся на свое место у фальшборта.

— Сэр, помер он, бедняга.

Феррис кивнул, не шевельнув ни одним мускулом лица, и подошел поближе, чтобы лучше слышать слова капитана.

— Мистер Денхэм, я пошлю на клипер абордажную команду. Если возникнет опасность для корабля, будьте готовы сняться с якоря и оставить нас…

Раздался резкий свист, словно у них над головами пролетело гигантское насекомое, и Клинтон раздраженно взглянул вверх. Стрелки на рангоуте «Гурона» открыли огонь. Хлопки их ружей звучали приглушенно и было совсем не страшно. Клинтон сделал вид, что не обращает на них внимания, и продолжил отдавать последние команды, повысив голос, чтобы перекричать грохот выстрелов и удары пуль в корпус канонерской лодки.

Едва Клинтон кончил говорить, Денхэм резко выпалил:

— Черт бы их побрал, стоим тут и не можем ответить!

Он смотрел на клипер. Его очертания расплывались в облаке порохового дыма, которое не успевал развеять даже штормовой ветер.