|
По своим достоинствам и недостаткам она напоминала «Ревю бланш» Жана де Тинана, Оскара Уайльда, была наполнена то тут, то там отголосками классической культуры, с эпиграфами из «Подражания Христу», из Платона, Феокрита, Горация, со стилизациями под Флобера, Лабрюйера. Франс в своем кратком, но теплом предисловии писал: «Есть в книге нашего юного друга также пресыщенные улыбки и позы усталости, не лишенные, однако, ни красоты, ни благородства», и отмечал «гибкий, проницательный и по-настоящему возвышенный ум… Поэт сразу проникает в тайную мысль, невысказанное желание… Оранжерейная обстановка… Причудливые орхидеи… Странная и болезненная красота… Здесь дышишь декадентской атмосферой и концом века..?
Но нам, знающим подлинного, состоявшегося и завершенного Пруста, в этих набросанных вперемешку текстах, которые подросток торопился выпустить в свет, легко распознать черты основных прустовских тем. Например, вот это, в его обращении к читателю: «Когда я был совсем ребенком, ни одна судьба в Священной Истории не казалась мне столь же несчастной, как судьба Ноя — из-за потопа, который удерживал его взаперти, в ковчеге, целых сорок дней. Позже я часто болел, и в продолжение долгих дней тоже был вынужден оставаться в своем ковчеге. Я понял тогда, что никогда Ной не видел мир лучше, чем из ковчега, хотя тот был затворен, а на землю пала ночь…» «Разве отсутствие не является для того, кто любит, самым достоверным, самым действенным, самым живучим и самым неистребимым из присутствий?..» Это предвосхищение «Пропавшей Альбертины». «Едва грядущий час становится для нас настоящим, как он лишается своих чар, с тем, правда, чтобы вновь обрести их, если в нашей душе довольно простора, в бережно хранимых перспективах, когда мы уже оставили его далеко позади себя, на дорогах памяти…» А эта хвала болезни? «Сладость приостановления жизни, истинного перемирия Божьего, прерывающего труды, дурные желания… Мы призываем смерть… Но если она избавляет нас от обязательств, взятых нами в отношении жизни, то не может избавить от тех, которые мы взяли в отношении самих себя, и в первую очередь — жить ради того, чтобы заслуживать и быть достойным…» Эта последняя фраза еще раз показывает нравственную сторону Пруста, который, несмотря на некоторые свои поступки, вовсе не был лишен семейных добродетелей. Свою любовь к матери, которую, во всей ее мучительной силе, автор не осмеливается приписать мужским персонажам, он изображает по поводу одной девушки и показывает, как та ужасно страдает из-за своей нечистоты, потому что воображает себе, какую боль причинило бы открытие ее пороков обожаемой матери. Это наваждение угадывается во всем творчестве Пруста. В «Исповеди девушки» мать героини умирает, увидев ее через окно в объятиях любовника; позже это станет темой дочери Вентёя, потом темой Рассказчика, и мы увидим, как угрызения совести незаметно выродятся в садизм. Анри Масси настаивает на этой «Исповеди», которая, по его словам, имеет характер свидетельства, и действительно, слишком много деталей напоминает нам то, что известно об отрочестве автора, чтобы мы избежали соблазна обобщения. Мы не можем не узнать эту мать, которая приходит пожелать героине доброй ночи в постели, а потом перестает делать это, чтобы закалить ее и умерить болезненную чувствительность. «Отречение от воли» — мы знаем, что именно в этом состояла драма Марселя — в «Забавах и днях» становится драмой Девушки. «Что больше всего удручало мою мать, это отсутствие у меня воли. Я все делала по сиюминутному порыву. Пока мое безволие подавляли ум или сердце, моя жизнь, хоть и не будучи совсем хорошей, все же не была по-настоящему плохой…» Но лишенная воли героиня не способна сопротивляться «дурным мыслям», которые пробуждает в ней некий совратитель. |
