Водка, конечно, сделала свое дело и развязала старику язык.

— Хорошего мало, Маремьяна Власьевна… Крепко мне наказывал Гаврила-то Семеныч ничего тебе не говорить, потому как самое у нас пропащее дело. Только понапрасну деньги травим… Оно, золото-то, на глазах, а в руки не дается. Сперва-то Гаврила Семеныч даже совсем было от него отшатился, хотел все бросить и ехать домой, ну, а потом точно приклеился к этой самой жиле. Наняли человек с десять рабочих и долбят жилу с утра до ночи, как дятлы. Оно уж очень любопытно: тут вот оно, золото, на глазах, а в руки не дается. Одного пороху сколько извели… Гаврила Семеныч все своими руками вот как старается. Да…

Захмелев и желая угодить Маремьяне Власьевне окончательно, Огибенин рассказал и про Таньку-пирожницу.

— Ну, мой Гаврила Семеныч на озорство не пойдет, — с уверенностью проговорила Маремьяна Власьевна. — А вот Катаеву-то и постыдиться можно… Седой волос его прошиб, а он пустяками занимается…

— А хороша девушка из себя, можно сказать, что всем взяла, — не унимался Огибенин. — И ростом, и лицом, и карахтером… А я только к тому о ней завел речь, что она ведьма… Это она заворожила жилу, не иначе дело… Осиновым колом ее, ведьму!..

— Ну, миленький, тебе пора и соснуть. Ступай-ка домюй! Тоже, чай, жена-то вот как ждет. Завтра договорим…

Появление Огибенина немного успокоило Маремьяну Власьевну. У ней явилась надежда, что муж подурит-подурит и бросит.

— Скажи Гавриле Семенычу поклончик, — наказывала она, когда Огибенин уезжал на другой день. — Да еще скажи, что, мол, жена баньку истопит, как он приедет домой. Любит он у меня в баньке попариться… Пусть приисковую-то глину отмоет.

Поршнев приехал домой совершенно неожиданно, гораздо раньше, чем его ожидала Маремьяна Власьевна. Он приехал вечером, когда уже стемнело, на паре своих лошадей.

— Ну, как вы тут без меня живете? — ласково спросил он жену.

— Ничего, слава богу, Гаврила Семеныч! — с бабьей покорностью ответила Маремьяна Власьевна. — Раз с шесть обозы наезжали, так разные мужички останавливаются… Сено сейчас дорого и овес тоже.

Она представила мужу полный отчет за все время, и он остался доволен.

— Золото ты у меня, а не баба! — псхвалил Поршнев жену и по пути приласкал Душу, которую всегда любил. — Руководствуйте дома, а я…

Он не договорил и только вздохнул. Маремьяна Власьевна заметила, что он вообще какой-то «туманный». И его какая-то виноватая ласковость тоже ей не нравилась.

«Ох, не к добру!..» — думала она, припоминая обычную строгость мужа.

Поршнев прожил дома два дня и все время ходил по каким-то делам. Маремьяна Власьевна не закинула ни одного слова об его деле, пока он сам не разговорился.

— Дело, что же, надо правду сказать, неважное… Порохом ничего не можем взять, ну, попробуем диомидом. Так-то его не продают, а есть у меня дружок, казенный штейгер, так чрез него раздобудемся. Порох-то в одну сторону бьет, а диомид, как молонья, во все стороны… Вот этакое дело выходит.

Рассказал он и про Катаева.

— Мудреный он какой-то… Не разберешь. А так ничего, дело свое знает. Упорный мужичонка, можно сказать… У нас такое условие с ним: твоя половина — моя половина. Чтобы, значит, никому не обидно. А там, что уж бог даст.

— Лукавый он… — заметила Маремьяна Власьевна и сейчас же пожалела, что не сдержала своего бабьего языка.

Поршнев только посмотрел на жену и замолчал. Он всегда как-то нехорошо молчал. Было очевидно, что он догадался относительно болтовни старика Огибенина.