Но вести всю передачу оттуда — потеряется темп. Картинку нужно всё время менять. А передача — мы помним время — середина 70-х — передача должна была проходить в прямом эфире.

У нас три камеры. Каждая размером со стиральную машину и — как на цепи, привязана с ПТС длинным кабелем. Одну камеру нацелили на верхнюю точку сгоревшего театра. Оттуда я должен был начинать свою передачу. Две других — насколько позволял кабель — установили в живописном сквере у памятника кизиласкеру Джангильдину.

В сквере на лавочках рассадили группу студентов-стройотрядовцев. Которые должны были давать интервью, а потом сыграть и спеть под гитару.

Ну и — полез я с микрофоном на верхнюю точку погорелого театра.

Вообще во всей этой затее присутствовала некая сумасшедшинка. Прямой эфир. Нужно бегать по каким-то развалинам. Много переключений. Пересечённая местность.

Тут ещё многое зависело от погоды. Но тогда меня окружали эти люди — операторы, техники, режиссёры, которые создавали когда-то себе телевидение, как любимую игрушку. Они все были творцы и таланты. И никто не сказал мне в ответ на мой сумасбродный план, что этого нельзя делать, что много рисков, что в любую минуту возможен срыв. А передача — в прямом эфире…

Но все кинулись — помогать!..

И прошло всё, как по маслу.

Я бодрячком проговорил своё вступление среди обломков разрушенного театра. Потом включили киноканал. И пока диктор начитывал текст, а на экране шли кинокадры о достижениях стройотрядовцев, я кубарем скатился по корявым ступенькам вниз, а потом побежал туда, в сквер, где нужно было брать интервью…

А потом было выступление самодеятельности. И это получилась лучшая страничка передачи.

Потому что в сквер заглянуло солнце. И в естественном его, контровом освещении красавица-студентка исполнила весёлую песню, в которой сочетались любовь к труду и к отдельно взятому человеку.

Я до сих пор помню эти планы — девчонка с микрофоном, с пышными волосами, которые сияющим ореолом, нимбом окружали её голову…

Ну — повезло. Солнца могло и не быть.

Помню чувство облегчения, почти счастья, когда всё благополучно, без накладок, закончилось.

В телевидении это чувство коллективное.

Прямой эфир — это жизнь, прожитая вместе с участниками передачи, вместе со зрителями в одно время. Мало чем отличается от театра.

Только те, кто делает на телевидении прямой эфир, своего зрителя не видят…

«Танец в противогазе»… Вообще-то это фильм. Документальный. Оренбургская студия телевидения в 91-м году объявила конкурс документальных фильмов на экологическую тематику. К участию в конкурсе приглашались телерадиокомпании, которые расположены в бассейне реки Урал. Уральская, Гурьевская, Актюбинская…

Естественно, рассказать нужно было о том, в каком состоянии находится Урал и его притоки.

Меня на тот момент только-только назначили главным редактором, ну и сразу и эти карты мне в руки: сделать фильм для регионального конкурса.

В те времена понятие «экология» не сильно было распространено. Страна у нас большая, засорять её можно ещё тысячу лет, никто и не заметит. Какая тут экология? Но зашевелились уже в разных местах защитники рек и лесов, журналисты. Слово «экология» стало входить в моду, как «спутник», «космонавт», «перестройка».

Я тоже не был экологом от рождения. Ну, раз сказали — сделать фильм, значит нужно делать.

То, что меня назначили главным редактором, не давало мне никаких преимуществ. У меня за годы пребывания в этой должности так и не выработалось основное для начальника качество: запугивать окружающих.